Нельзя сказать, что правление короля Людовика Тринадцатого, сына Генриха Четвертого Бурбона и Марии Медичи хоть как-то повлияло на историю Франции. При Людовике не случалось каких-то из ряда вон выходящих негативных событий, как, впрочем, и чего-то особенно благоприятного также не происходило. Правление этого французского короля, получившего прозвание Людовик Справедливый скорее можно охарактеризовать как стабильно серое, особо ничем не примечательное. Родился Людовик в Фонтенбло, двадцать седьмого сентября 1601 года. С детства мальчик не отличался твердым характером, как то приличествует особе королевской крови. Скорее напротив, он был труслив непомерно, и эта его трусость находила выражение в крайней жестокости, которую юный дофин демонстрировал в общении с животными. Главной забавой наследника французского престола в детстве была ловля птиц, которым затем мальчик ломал крылья, либо выщипывал все перья. Говорят, что когда его отец, Генрих Четвертый, отличавшийся невероятно добрым и справедливым нравом, случайно застал сына за этим занятием, то не сдержался и собственноручно высек отпрыска прямо на месте преступления, а потом еще долго печалился о том, что именно этот мальчик, склонный к умственно и душевно нездоровым развлечениям, унаследует трон.

Когда Людовику исполнилось восемь лет, его отца убили, и он вступил на престол под регентством своей матери, Марии Медичи. Тогда же его мать заключила союз с Испанией, несколько отклонившись от политического курса Франция, который проводил ее покойный супруг. Итогом этого союза стал брак малолетнего короля Людовика и испанской инфанты, дочери короля Филиппа Третьего, Анной Австрийской. Принимая во внимание малолетний возраст супругов, консумация брака была отложена на два года. Анна была разочарована браком с самого начала. Прилагая все силы для того, чтобы хотя бы подружиться со своим супругом, она с печалью вынуждена была признать, что король предпочитает ее общество охоте и другим развлечениям. Через два года, потерпев неудачу в первую брачную ночь, Людовик решился приблизиться к Анне лишь спустя четыре года. Впрочем, молодой монарх, вообще не отличался страстностью, и к женскому полу всегда был равнодушен. Многие полагали его импотентом, так как король перенес какое-то воспаление внизу живота, которое, якобы, и лишило его мужской силы. Тем не менее, несколько раз его жена Анна все же оказывалась беременной. Правда, все ее беременности оканчивались выкидышами. Даже достигнув совершеннолетия, Людовик все еще не чувствовал себя полновластным королем. Власть по-прежнему была сосредоточена в руках его матери Марии Медичи и ее фаворита Кончино Кончини, которого история запомнила под именем маршала д`Анкра.

По совету своего дяди Альберта де Люиня, единственного человека, которому Людовик доверял, так как в детстве был воспитан именно им, король решился на убийство ненавистного маршала. Двадцать четвертого апреля 1617 года, Кончино Кончини был застрелен в упор из пистолета в одном из многочисленных коридоров Лувра. Своей матери Людовик заявил, что отныне страной будет управлять самостоятельно, и настоятельно рекомендовал Марии Медичи удалиться от двора, например, в Блуа. Королева-мать так и поступила, однако стать полновластным королем, Людовик, увы, так и не смог. Для того, чтобы управлять страной у него не было ни таланта, ни ума, так что власть в стране перешла к первому министру Франции кардиналу Ришелье. Именно решился дать отпор гугенотам, которые надеялись создать собственную республику, на которую бы не распространялась власть католического короля, штурмом взяв Ла-Рошель, крепость, которая в течение многих лет считалась оплотом протестантов. Ришелье, шутя, разгадывал многочисленные интриги аристократов, направленные на то, чтобы подорвать его могущество, и сотнями отправлял на эшафот лучших представителей французской аристократии. А Людовик, между тем, большую часть времени посвящал своим любимым занятиям: мастерил часы, чеканил монеты и медали изумительной красоты, выращивал в собственном огороде зеленый горошек для продажи на рынке. В 1638 году Анна все-таки произвела на свет наследника престола, дофина Людовика, но даже к этому событию король отнесся с равнодушием, породив, в очередной раз, сплетни о том, что сын Анны, возможно, и не сын короля вовсе. Кстати, вопрос о легитимности короля Людовика Четырнадцатого на французском престоле до сих пор вызывает множество вопросов среди историков. Так или иначе, а насладится отцовством Людовику Тринадцатому не пришлось. Почти сразу же после рождения дофина он стал страдать расстройством желудка, которое через пять лет свело его в могилу. Умер король в возрасте сорока одного года, четырнадцатого мая 1643 года.

Людовик Тринадцатый

Людовика Тринадцатого женили еще мальчиком.........

Он пожелал послать кого-нибудь, кто мог бы доложить ему, как сложена Испанская инфанта. Он избрал для этого отца своего кучера, словно дело шло об осмотре лошадей.

Проявлять свои любовные чувства Король начал прежде всего к своему кучеру Сент-Амуру. Потом он почувствовал склонность к Арану, псарю. Великий приор Вандомский, командор де Сувре и Монпуйан-Ла-Форс, человек умный и мужественный, но некрасивый и рыжеватый (он погиб впоследствии, во время войны с гугенотами), были удалены один за другим Королевою-матерью. Наконец появился г-н де Люин.…..

Ножан Ботрю, капитан стражи Королевских дверей, никогда, собственно говоря, не ходил в фаворитах; но Король к нему благоволил до того, как кардинал де Ришелье стал первым министром (Ботрю сильно выиграл). О других мы будем говорить по мере того, как они станут появляться в нашем рассказе.

Покойный Король был неглуп; но, как я уже однажды сказал, ум его имел склонность к злословию; говорил он с трудом, (Г-н д"Аламбон сильно заикался. Король, увидевший его в первый раз, обратился к нему, заикаясь, с каким-то вопросом. Тот, как вы можете себе представить, ответил ему таким же образом. Это неприятно поразило Короля, словно этот человек желал посмеяться над ним. Подумайте только, как это все выглядело правдоподобно! И ежели бы Короля не уверили, что этот дворянин - заика, Король, быть может, обошелся бы с ним дурно.) и поскольку в придачу он отличался робостью, то и держался, как правило, нерешительно. Он был хорошо сложен, довольно сносно танцевал в балетах, но почти всегда изображал смешных персонажей. Он прочно сидел в седле, мог при случае легко снести усталость и умел выстроить армию в боевой порядок.

Кардинал де Ришелье, который опасался, как бы Короля не прозвали Людовиком-Заикой, пришел в восторг, когда подвернулся случай назвать его Людовиком Справедливым. Произошло это, когда г-жа Гемадек, жена Фужерского губернатора , с плачем и причитанием бросилась к ногам Короля; это его ничуть не тронуло, при всем том, что она была очень красивой. (Впоследствии Пон-де-Курле женился на дочери этой женщины. Это мать герцога Ришелье, ныне г-жа д"Оруа. Гемадеку отрубили голову: он взбунтовался глупейшим образом.) В Ларошели это прозвище закрепилось за Королем благодаря милостивому обращению с ларошельцами. Кто-то шутя добавил «аркебузир» , и стали говорить: Людовик, «Справедливый аркебузир». Однажды, спустя уже много времени, Ножан, играя с Королем не то в мяч, не то в волан, крикнул ему: «Бейте, Государь!». Король промахнулся. «О! - воскликнул Ножан, - вот уж взаправду Людовик Справедливый». Король не рассердился.

Он был немного жесток, как и большинство замкнутых и малодушных людей, ибо правитель наш доблестью не отличался, хотя и желал прослыть отважным. При осаде Монтобана он безучастно взирал на тех гугенотов, которых Бофор велел оставить в городе; большинство из них были тяжело ранены и лежали во рвах замка Королевской резиденции (рвы эти были сухие, и раненых снесли туда, как в наиболее надежное место); Король так ни разу и не распорядился напоить их. Несчастных пожирали мухи.

Долгое время он развлекался тем, что передразнивал гримасы умирающих. Узнав, что граф де Ларош-Гийон (Это был человек, который умел забавно говорить.) находится при смерти, Король послал к нему дворянина, дабы справиться, как он себя чувствует. «Скажите Королю, - ответил граф, - что он сможет поразвлечься довольно скоро. Ждать вам почти не придется: я вот-вот начну свои гримасы. Не раз помогал я ему передразнивать других, нынче настает мой черед». Когда Сен-Map был осужден, Король сказал: «Хотел бы я посмотреть, как он гримасничает сейчас на эшафоте».

Иной раз он довольно разумно рассуждал в Совете и даже, казалось, одерживал верх над Кардиналом. Быть может, тот незаметно для него нарочно доставлял ему это маленькое удовольствие. Короля погубило безделье. Некоторое время у власти стоял Пизьё, затем Ла-Вьевиль, Суперинтендант Финансов, который стал чем-то вроде министра еще до того, как наступило всемогущество Ришелье, и чуть было не взбесил решительно всех. Ему нравилось выводить из терпения дам, которые приходили к нему на прием. Когда у него просили денег, он протягивал руки вперед, словно для плавания, приговаривая: «Плыву, плыву, дна-то уже под ногами нет». Скапен пришел к нему однажды, не помню уж с какою просьбой; стоило ему появиться, как Ла-Вьевиль начинает паясничать. Скапен смотрит на него и наконец говорит: «Вы, сударь, все моим ремеслом занимаетесь, займитесь-ка теперь своим». Король, заставив Ла-Вьевиля поесть моченого сена, дабы уподобить его лошади, назавтра вверяет ему Суперинтендантство финансов. Кто из них, по-вашему, больше заслужил есть сено? Когда, наконец, маршал Орнано добровольно сел в Бастилию, дабы оправдаться в том, в чем, по его словам, он обвинялся, пошел слух, что причиной тому - Ла-Вьевиль. Слуги Месье вывели из себя своего хозяина, который ругался до тех пор, пока Ла-Вьевиль не был уволен в отставку; случилось это в Сен-Жермене; и в самый день его отъезда поварята, как говорят, устроили ему ужасающий кошачий концерт, дабы выставить его за дверь. Возмущенный разнузданным поведением Мулинье и Жюстиса, двух музыкантов придворной Капеллы, которые служили ему недостаточно ревностно, Король наполовину урезал им жалованье. Марэ, шут Короля, придумал, как им поступить, дабы вернуть себе утраченное. Они отправились вместе с ним на вечернюю аудиенцию Короля и станцевали там шуточный танец полуодетыми: тот, кто был в куртке, не надел штанов. «Что это значит?» - спросил Король. «Это, значит, Государь, - ответили они, - что люди, которые получают лишь половину жалованья, и одеваются лишь наполовину». Король засмеялся и вернул им свою милость.

Во время путешествия в Лион в небольшом городке Турнюсе (между Шалоном и Маконом) настоятель монастыря Францисканцев хотел уверить Королеву-мать , что Король, бывший здесь проездом, заставил заговорить немую наложением руки, словно желая исцелить ее от золотухи ; Королеве указали эту девицу. Монах утверждал, что сам при сем присутствовал, а ему вторил весь город. По этому случаю отец Суфран устроил крестный ход с песнопениями. Королева берет монаха с собой и, догнав Короля, говорит ему, что он должен возблагодарить бога за ниспосланную ему милость совершить через него столь великое чудо. Король отвечает, что ему непонятно, о чем идет речь, а францисканец говорит: «Взгляните, как скромен наш добрый Государь!». В конце концов Король заявил, что все это надувательство, и хотел было послать солдат, чтобы наказать обманщиков.

В ту пору он любил уже г-жу д"Отфор, которая была всего лишь фрейлиной Королевы. Подружки говорили ей: «Милочка, тебе ничего не перепадет: Король наш - праведник».

Г-жа де Ла-Флотт, вдова одного из господ дю Белле, обремененная детьми и заботами, вызвалась, хотя эта должность была и ниже ее достоинства, стать наставницей фрейлин Королевы-матери и добилась этого благодаря своей назойливости. Дочку своей дочери, как только той исполнилось двенадцать лет, она отослала Королеве-матери: эта девочка и стала г-жой д"Отфор. Она была красива. Король влюбился в нее, а Королева его приревновала, на что он не обращал никакого внимания. Молодая девушка, подумывая о замужестве, а может быть - желая дать Королю повод для беспокойства, стала принимать кое-какие знаки внимания от других. Неделю он был с нею очень хорош; следующую неделю он ее уже почти ненавидел. Когда Королеву-мать арестовали в Компьене , г-жу де Ла-Флотт сделали статс-дамой вместо г-жи дю Фаржн, а ее внучка получила право на потомственное занятие должности своей бабки.

Не помню уж, во время какой поездки Король отправился на танцы в небольшом городе; в конце бала девушка, по имени Катен Го, встала на стул, дабы вынуть из деревянного шандала огарок свечи, но не стеарииовой, а сальной. Король заявил, что она это сделала так изящно, что он в нее влюбился. Уезжая, он велел дать ей десять тысяч экю за ее добродетель.

Король увлекся затем девицей де Лафайетт. Королева и г-жа д"Отфор стакнулись против нее и с той поры действовали заодно. Король вернулся к г-же д"Отфор, Кардинал велел ее прогнать; это, однако, не нарушило ее союза с Королевой.

Однажды г-жа д"Отфор держала в руке какую-то записку. Король хотел прочесть ее, она не давала. Наконец он решил отнять записку; г-жа д"Отфор, которая его хорошо знала, спрятала листок на груди и сказала: «Ежели хотите, возьмите записку отсюда». И знаете, что сделал Король? Взял каминные щипцы, боясь дотронуться рукою до ее груди.,

Когда покойный Король начинал увиваться вокруг девицы, он говорил: «Отбросьте дурные мысли». С замужними женщинами он не церемонился. Однажды он придумал мотив, который ему очень нравился, и послал за Буаробером, чтобы тот написал слова. Буаробер сочинил куплеты, посвященные любви Короля к г-же д"Отфор. Король сказал: «Стихи подходят, но только надобно выкинуть слово “вожделею”, ибо я вовсе не “вожделею”». Кардинал заметил: «Эге, Буа, да вы в почете: Король посылает за вами». Буаробер рассказал, в чем деле. «О! знаете, что надо сделать? Возьмемте-ка список мушкетеров». В списке значились имена беарнцев, земляков Тревиля, да все такие, от которых язык сломаешь; пользуясь ими, Буаробер написал куплеты, и Король нашел их замечательными.

Его любовные увлечения были престранными: из чувств влюбленного он взял одну ревность. С г-жой д"Отфор (Король сделал ее статс-дамой по праву преемственности; она получила несколько дарственных грамот.) он беседовал о лошадях, собаках, птицах и о других подобных предметах. Но к д"Эгийи-Вассе он ее ревновал; пришлось его убеждать, что последний доводится красавице родственником. Король захотел проверить это у д"Озье; д"Озье знал, в чем дело, и подтвердил все, что требовалось. Этот г-н д"Эгийи был человеком весьма тонкого обращения; (Его звали красавцем д"Эгийи.) он долго выказывал свою любовь к Королеве с помощью, поклонов, а этого для Королевы уже достаточно; Кардинал удалил его, потому что сей молодой человек ничего не боялся. Он пренебрежительно относился к генерал-инспектору артиллерии, ухаживая у него под носом за г-жой де Шале. Это был человек хладнокровный: он командовал галерой и, проявив чудеса храбрости в бою близ Генуи, который дан был после рождения Дофина и где он выразил свое неодобрение г-ну Пон-де-Курле, не желавшему атаковать неприятеля, получил мушкетную пулю в лицо, совершенно его обезобразившую. Жить он не захотел и перевязать себя не позволил.

У Королевы, судя по «Дневнику» Кардинала, был выкидыш из-за того, что ей поставили горчичник. До того, как она забеременела Людовиком XIV, Король спал с ней очень редко. Это называлось «класть подушку», ибо обычно Королева себе ее не клала. Когда Королю сообщили, что Королева беременна, он сказал: «Должно быть, это еще с той ночи». Из-за каждого пустяка он принимал подкрепляющее, и ему часто пускали кровь; это никак не улучшало его здоровья. Я забыл сказать, что лейб-медик Короля Эруар написал о нем несколько томов - его историю со дня рождения до осады Ларошели , - где только и читаешь, в котором часу Король пробудился, позавтракал, плюнул, ходил по малой и большой нужде и т. д. (Маре говорил Королю: «В вашем ремесле есть две вещи, к которым я никак не мог бы привыкнуть».- «Что же это?».- «Есть одному, а... в компании».)

В начале царствования Король был довольно жизнерадостен и недурно развлекался с г-ном де Бассомпьером. .............

Порою Король говорил довольно забавные вещи. Сын Себастьена Заме, погибший при Монтобане в чине бригадного генерала (в те времена это был высокий чин), держал при себе Лаверня (ставшего впоследствии воспитателем герцога де Брезе), который интересовался архитектурой и кое-что в ней понимал. Этот Заме был человеком весьма степенным и всегда отвешивал чинные поклоны. Король говорил, что когда Заме отвешивает свои поклоны, ему так и кажется, будто позади стоит Лавернь и измеряет их своим аршином. Это он написал песенку:

Посейте семячко кокетства, И пышно рогачи взойдут.

Баррадa

Король страстно любил молодого Баррадa; его обвиняли, будто он предавался с ним всяческим мерзостям. Баррадa был хорошо сложен. Итальянцы говорили: La bugerra ha passato i monti, passera ancora il concilio .

Преследуя финансистов, Королева-мать была особенно беспощадна к Бомарше из-за его зятя, маршала де Витрaи. Чтобы спасти его, задумали сосватать дочь другого его зятя, м-ль де Ла-Вьевиль, за Баррадa, дав за нею восемьсот тысяч ливров. Короля это весьма порадовало. «Но,- сказал он, - уж надобно тогда дать круглую сумму, пусть будет миллион». Баррадa рассказал об этом какому-то болтуну; кардинал де Ришелье, который не хотел, чтобы Ла-Вьевиль получил поддержку, и, быть может, желая угодить Королеве-матери, сказал Королю: «Государь, все это прекрасно, но Бомарше предложил мне (это была ложь) миллион за должность Королевского казначея, которая стоит вдвое больше». Это взбесило Витри и Ла-Вьевиля; сватовство расстроилось. К тому же Бомарше был повешен заочно во дворе Судебной палаты; он оставил огромные богатства. Ему принадлежали остров Эгийон, неподалеку от Ларошели, и шесть кораблей, кои он посылал в Индию. Он старался всех убедить, что источник его богатства в торговле.

Я слышал от г-на Баррадa, человека отнюдь не богатого, что кардинал де Ришелье и покойная Королева-мать сильно затуманили мозги покойному Королю. Они использовали подставных лиц, которые приносили письма, направленные против самых знатных придворных. Королева-мать писала Королю: «Ваша жена любезничает с г-ном Монморанси, с Бекингемом, с таким-то и таким-то». Духовники, будучи подкуплены, говорили ему все то, что им приказывали. Баррадa был по природе грубоват; он вскоре подал повод к кривотолкам на свой счет. Король не желал, чтобы он женился, а Баррадa, влюбленный в красавицу Крессиа, фрейлину Королевы, хотел во что бы то ни стало обручиться с нею. Кардинал воспользовался возмущением Короля, чтобы избавиться от его любимца. И вот Баррадa сослали в собственное поместье. Его место занял Сен-Симон. (Король привязался к Сен-Симону, как говорили, потому, что этот юноша постоянно доставлял ему новости, связанные с охотой, а также потому, что он не слишком горячил лошадей и, трубя в рог, не напускал туда слюны. Вот в чем следует искать причины его преуспеяния.)

Сен-Симон

Он был камер-пажом, так же как и Баррадa; но он и поныне остается человеком ничуть не привлекательным, который к тому же прескверно сложен. Этот фаворит продержался дольше, чем его предшественник, и опередил на два-три года Господина Главного; он разбогател, стал герцогом, пэром и членом Высшей Судебной палаты. Кардинал и на этот раз воспользовался неудовольствием Короля, ибо не хотел, чтобы эти любимчики пускали слишком глубокие корни.

После этого г-н де Шавиньи, которому Баррадa не поклонился, уж не помню где, из-за того, что тот позволил себе при встрече с ним какую-то неучтивость, старается его устранить. Баррадa посылают приказ отправиться в отдаленную провинцию. Король сказал: «Я его знаю, меня он ослушается». Пристав, который явился к Баррадa, узнав, что тот желает изложить свой ответ королю лично, предпочел получить его в письменном виде, и Кардинал сказал, что пристав поступил благоразумно; но он выбранил г-на де Шавиньи, заявив ему: «Вы этого хотели, г-н де Шавиньи, вы этого хотели, сами и расхлебывайте». Дело так ничем и не кончилось, и во время осады Корби Баррадa, получив разрешение на Королевскую аудиенцию, предложил графу Суассонскому арестовать Кардинала, для чего просил пятьсот всадников: он де отправится в сопровождении своих друзей и близких и станет ждать Кардинала в горном проходе, с голубой лентой через плечо и жезлом капитана Гвардии; увидев человека, которого Король все еще любит, Кардинал непременно удивится, растеряется, и тогда его можно будет отвезти куда угодно; Король, сказал он, рассержен угрозою набегов со стороны испанцев, нехваткою самого необходимого, и можно не сомневаться, что он ненавидит Кардинала. «Я поговорю об этом с Месье», - сказал граф Суассонский, «Ваша Светлость,- ответил Баррадa, - я не желаю иметь дело с Месье». Все это открылось. Баррадa получил приказ удалиться в Авиньон и повиновался.

Усердие, которое прилагали к тому, чтобы позабавить Короля охотой, немало способствовало пробуждению в нем жестокости. (Однажды, когда Король, танцевал уж не помню какой балет, посвященный «Охоте на дроздов», которую он нежно любил и которую назвал «Дроздовочкой», некто г-н де Бурдонне, знавший г-на Годо, впоследствии епископа Грасского, ибо его земли лежат по соседству с Дре, откуда родом этот прелат, написал последнему письмо: «Милостивый государь, зная, что вы изящно сочиняете стихи, очень прошу вас написать оные к балету Короля, коим я имею честь заниматься, и почаще упоминать в сих куплетах слово “Дроздовочка", весьма любимое Его Величеством». Г-н Годо и по сю пору трудится над этими стихами.) Однако охота далеко не заполняла весь его досуг, и у него оставалось еще достаточно времени, чтобы томиться от скуки. Почти невозможно перечислить все те ремесла, которым он обучился, помимо тех, что касаются охоты: он умел делать кожаные штанины, силки, сети, аркебузы, чеканить монету; герцог Ангулемский говаривал ему в шутку: «Государь, отпущение грехов всегда с вами». Король был хорошим кондитером, хорошим садовником. Он выращивал зеленый горошек, который посылал потом продавать на рынке. Говорят, будто Монторон купил его по весьма дорогой цене, ибо горошек был самый ранний. Тот же Монторон скупил, дабы угодить Кардиналу, все его рюэльское вино, и Ришелье в восторге говорил: «Я продал свое вино по сто ливров за бочку».

Король стал учиться, шпиговать. Можно было наблюдать, как является конюший Жорж с отличными шпиговальными иглами и прекрасными кусками филейной части телятины. Как-то раз, не помню уж кто сказал, что Его Величество шпигует. «Его Величество» и «шпигует» - не правда ли, эти слова замечательно подходят одно к другому!

Чуть было не запамятовал еще одно из ремесел Короля: он отлично брил - и однажды сбрил всем своим офицерам бороды, оставив маленький клочок волос под нижней губою. (С той поры те, кто еще не достиг слишком пожилого возраста, бреют бороду и оставляют только усы.) На это была написана песенка:

О борода моя, о горе! Кто сбрил тебя, сказать изволь? Людовик, наш король: Он бросил вкруг себя орлиный взор И весь обезбородил двор. Лафорс, а ну-ка покажитесь: Сбрить бороду вам тоже след. Нет, государь, о нет! Солдаты ваши, точно от огня, Сбегут от безбородого меня. Оставим клинышек-бородку Кузену Ришелье, друзья, Нам сбрить ее никак нельзя: Где, к черту, смельчака такого я возьму, Что с бритвой подойдет к нему?

Король сочинял музыку и неплохо в ней разбирался. (Он написал мелодию к рондо на смерть Кардинала:

Ну вот, он умер, он от нас убрался, и т. д.

Сочинил это рондо Мирон, чиновник Счетной палаты.) Занимался немного и живописью. Словом, как сказано в его эпитафии:

Какой отменный вышел бы слуга Из этого негожего монарха!

Его последним ремеслом было изготовление оконных рам совместно с г-ном де Нуайе. Все же в нем находили и некое достоинство, свойственное царственной особе, ежели таким достоинством можно считать притворство. Накануне того дня, когда Король арестовал герцога Вандомского и его брата, он был с ними крайне ласков, и на другой день спросил г-на де Лианкура: «Могли бы вы это предположить?», - на что г-н де Лианкур ответил: «Нет, Государь, вы слишком хорошо сыграли свою роль». Король дал понять, что такой ответ не слишком ему приятен; тем не менее казалось, будто он хочет, чтобы его похвалили за умелое притворство.

Однажды он сделал нечто такое, чего никогда бы не допустил его брат. Плесси-Безансон представил ему какой-то отчет; и, поскольку это был человек весьма увлеченный тем, что делает, он раскладывал свои ведомости на столе королевского кабинета, надев по рассеянности свою шляпу. Король ни слова ему не говорит. Закончив отчет, Плесси-Безансон начинает повсюду искать свою шляпу, и тогда король говорит ему: «Она давно у вас на голове». - Герцог Орлеанский однажды предложил подушку придворному, когда тот по рассеянности уселся в зале, по которой его Королевское Высочество прогуливался.

Король не желал, чтобы его камер-лакеи были дворянами; он говорил, что хочет иметь право их бить, а бить дворянина считал невозможным, ибо боялся навлечь на себя нарекания. Должно быть, поэтому он не признавал Беренгена за дворянина.

Я уже упоминал, что Король по природе своей любил позлословить; он говорил: «Я думаю, что такой-то и такой-то весьма довольны моим указом о дуэлях» . Обнародовав этот указ, он сам же потешался над теми, кто не дерется на поединках. Он чем-то напоминал надутого поместного дворянина, который полагает для себя позором, ежели в его дом взойдет судейский пристав; однажды он едва не приказал избить пристава, который по долгу службы явился во двор замка Фонтенбло для взыскания долга без конфискации имущества. Но какой-то Государственный советник, (То был покойный Президент суда Ле-Байель, сказавший: «Надобно проверить. Это по приказу Короля? - спрашивает он. - Прежде всего, ежели это по приказу короля Испании, то надобно наказать дерзкого».) при сем присутствовавший, сказал Королю: «Государь, надо бы узнать, по чьему распоряжению он это делает». Приносят бумаги пристава. «Э, Государь,- говорят, - да он явился от имени Короля, и люди эти - полномочные представители вашего правосудия». В Испании король Филипп II повелел, чтобы судебные приставы входили в дома грандов, и с тех пор им всюду стали оказывать почтение.

Все знают, что король был скуп во всем. Мезре поднес ему том своей «Истории Франции». Королю приглянулось лицо аббата Сюже, он втихомолку срисовал его и не подумав как-то вознаградить автора книги. (После смерти Кардинала он упразднил пенсии литераторам, говоря: «Нас это больше не касается».)

После смерти Кардинала г-н де Шомбер сказал Королю, что Корнель собирается посвятить ему трагедию «Полиевкт». Это напугало Короля, потому что за «Цинну» Монторон подарил Корнелю двести пистолей. «Да не стоит»,- говорит он Шомберу. «О Государь, - отвечает Шомбер, - он это делает не из корысти».- «Ну, если так, хорошо, - говорит Его Величество,- мне это доставит удовольствие». Трагедия вышла с посвящением Королеве, ибо Король к тому времени умер.

Однажды в Сен-Жермене он пожелал проверить расходы на стол своего Двора. Он вычеркнул молочный суп из меню генеральши Коке, которая ела его каждое утро. Правда, она и без того была толстой, как свинья. (Король обнаружил в ведомости бисквиты, которые подавались накануне г-ну де Ла-Врийеру. Как раз в эту минуту г-н де Ла-Врийер вошел в комнату. Король резко заметил ему: «Как я погляжу, Ла-Врийер, вы большой охотник до бисквитов».) Зато проявил большую щедрость, когда, прочтя в перечне блюд «Горшочек желе для такого-то», в ту пору больного, он сказал: «Пусть бы он обошелся мне в шесть горшочков, только бы не умирал». (Однажды, когда Ножан вошел в его спальню, Король сказал: «О, как я рад вас видеть: а я-то думал, что вы сосланы».) Он вычеркнул три пары туфель из гардеробной ведомости; а когда маркиз де Рамбуйе, Обергардеробмейстер, спросил Короля, как он прикажет поступить с двадцатью пистолями, оставшимися после покупки лошадей для спальной повозки, тот ответил: «Отдайте их такому-то мушкетеру, я ему задолжал. Прежде всего надо платить свои долги». Он отнял у придворных сокольничих право покупать мясные обрезки, которые те по дешевке приобретали у кухонных конюших, и велел кормить ими своих соколов, никак не возмещая кухонных конюших.

Он не был добр. Как-то в Пикардии он увидел скошенный, хотя еще совсем зеленый овес и кучку крестьян, глядевших на эту беду; но вместо того чтобы посетовать Королю на его Шеволежеров , которые совершили сей подвиг, крестьяне пали перед ним ниц, восхваляя его. «Мне очень досадно, - сказал Король, - что вам нанесен такой ущерб». - «Да ничего, Государь, - отвечали они, - ведь все ваше, лишь бы вы здравствовали, нам и того довольно». - «Вот добрый народ!» - сказал Король, обращаясь к своей свите. Но он ничего не дал крестьянам и даже не подумал облегчить им подати.

Одно из наиболее явных проявлений щедрости, которую Король позволил себе в жизни, произошло, думается мне, в Лотарингии. Как-то в одной деревне, где народ до последней войны привык жить в достатке, крестьянин, у которого он обедал, пришел в такое восхищение при виде капустного супа с куропаткой, что, заглядевшись на это блюдо, дошел до комнаты, где обедал Король. «Какой прекрасный суп», - сказал Король. «Так думает и ваш хозяин, Государь, - ответил дворецкий, - он с этого супа не сводит глаз». - «Право? - спросил Король, - так пусть же он его съест». Он велел закрыть миску и отдать суп крестьянину.

После того как Кардинал выгнал г-жу Отфор, а Лафайетт ушла в монастырь, Король однажды заявил, что желает отправиться в Венсенский лес, и по пути задержался на пять часов в Обители Дочерей Святой Марии, где находилась Лафайетт. Когда он уезжал оттуда, Ножан сказал ему: «Государь, вы посетили бедную пленницу!». - «Я больший пленник, чем она», - ответил Король. Кардиналу показалась подозрительной эта длинная беседа, и он отправил к Королю г-на де Нуайе, которого г-н де Трем не мог не впустить; это заставило Короля прервать свидание. (Был некто Буазамей, первый камердинер Королевского гардероба, коего Король очень жаловал. Его прогнали вместе с Лафайетт.)

Его Высокопреосвященство, отчетливо понимая, что Королю надобно какое-то развлечение, как я уже упомянул, обратил внимание на Сен-Мара, который и до того был довольно приятен Королю. Сие намерение Кардинал вынашивал с давних пор, ибо маркиз де Лафорс целых три года не мог избавиться от своей должности Обергардеробмейстера. (Полагаю, что должность эту дали ему вместо должности капитана Лейб-гвардии.) Кардинал не хотел, чтобы ее занял кто-либо кроме Сен-Мара. И в самом деле, г-н д"Омон, старший брат Вилькье, ныне маршал д"Омон, так и не получил ее, несмотря на лестный отзыв о нем Короля.

Поначалу г-н де Сен-Map подбивал Короля на кутежи: они танцевали, бражничали. Но, поскольку он был юношей пылким и любящим собственное удовольствие, его вскоре стала тяготить жизнь, на которую он пошел лишь с неохотою. К тому же Ла-Шене, первый камердинер Короля, приставленный к нему в качестве соглядатая, поссорил его с Кардиналом: он сообщил Кардиналу о Короле множество подробностей, коих Сен-Мар ему не сообщал, несмотря на то что Кардинал их от него требовал. Сен-Мар, став Господином Главным (Г-на де Бельгарда заставили принять небольшое вознаграждение за эту должность, и посему он получил разрешение вернуться ко Двору.) и графом Даммартеном, добился того, что Ла-Шене прогнали: вот из-за этого и разгорелась война между ним и Кардиналом.....................

Король поручал шпионить за Сен-Маром, дабы узнать, не ходит ли он к кому-нибудь тайком. Господин Главный был в ту пору влюблен в Марион (Марион де Лорм.) больше чем когда-либо. Однажды, когда он отправился к ней в Бри, его приняли за вора какие-то люди, которые в самом деле преследовали воров. Они привязали его к дереву, и не окажись случайно поблизости человека, который знал Сен-Мара, его отвели бы в тюрьму. Г-жа д"Эффиа испугалась, как бы ее сын не женился на Марион, и добилась запрещения этого брака Судебной палатой. Одно время он изрядно бесил свою мать, весьма скупую, тем, что назло ей менял платье по четыре раза на дню и всякий раз отправлялся к своей возлюбленной. Однако когда сын вошел в милость у Короля, ее неприязнь к нему исчезла. Да и как ей было его не любить, ведь из всех ее сыновей он один чего-то стоил; он был мужествен: он дрался, и притом отлично, с дю Доньоном, ныне маршалом Фуко. Он был умен и превосходно сложен. А старший брат его умер сумасшедшим; он делал подметки к башмакам из самых дорогих штофных обоев замка Шилли; что до аббата, то он - человек ничем не примечательный, хотя довольно неглупый.

Самым большим увлечением Господина Главного в ту пору была Шемро, ныне г-жа де Ла-Базиньер. Она была тогда в монастыре в Париже. (Ее прогнали из-за него и наконец отправили в Пуату.) Однажды вечером в Сен-Жермене он встречает Рювиньи и говорит: «Пойдем со мной, мне надобно выбраться отсюда, чтобы повидать Шемро. Есть одно место, где я надеюсь перейти через ров: там меня ждут с двумя лошадьми». Они выходят; но, оказывается, конюх, улегшись на землю, заснул, и лошадей угнали. Господин Главный в полном отчаянии: они бегут в городок, чтобы попытаться достать других лошадей, и замечают какого-то человека, который следует за ними на почтительном расстоянии. Это - гвардейский шеволежер, самый главный из шпионов, приставленных Королем к Сен-Мару. Узнав его, Господин Главный подзывает его и вступает с ним в беседу. Этот человек начинает их убеждать, что они, мол, собирались драться на дуэли; Сен-Мар заверяет его в противном; наконец, соглядатай удаляется. Рювиньи посоветовал Господину Главному вернуться, чтобы не навлекать на себя гнев Короля, лечь в постель, а через два часа послать за несколькими офицерами Королевского гардероба, чтобы те пришли с ним поболтать, ибо он не может уснуть; таким образом, он на некоторое время подорвет доверие Короля к. шпионам, ибо тому завтра же будет доложено, что он, Сен-Map, выходил из замка. Господин Главный послушался совета. Поутру Король спрашивает у него: «А, так вы были в Париже?». Сен-Map призывает своих свидетелей. Шпион посрамлен, а Господин Главный. получил возможность совершить три ночных поездки в Париж.

По правде говоря, жизнь, которую Король понуждал его вести, была незавидною. Король, как видно, избегал людей, а особенно Парижа, ибо ему стыдно было видеть бедствия парода. Когда он проезжал, ему почти никто не кричал «Да здравствует Король!». Но он был совершенно неспособен навести порядок. Он оставил за собою лишь заботу о снабжении всем необходимым рот Гвардейского полка и некоторых старых воинских частей, относясь к этому более ревниво, нежели к чему-либо другому.

Было замечено, что Король любит все, что ненавидит Господин Главный, а Господин Главный ненавидит все, что любит Король. Сходились они лишь в одном - в ненависти к Кардиналу. Я уже рассказывал об этом. Господин Главный бежал слишком поздно; он укрылся в Нарбонне у одного горожанина, дочь коего была в дружбе с его камер-лакеем Беле, сопровождавшим его туда. Он пробыл там сутки, когда отец этой девицы, уже старый человек, который почти не выходил из дому, отправившись к мессе, услышал, как на улице при звуке труб кричат, что тот, кто сообщит, где находится Господин Главный, получит такое-то вознаграждение, а тому, кто укрывает его, грозит смертная казнь «Эге, - подумал он, - не тот ли это человек, что остановился у нас? Каков он из себя?». Так бедного Сен-Мара и взяли.

Заговор Господина Главного

Вот что я узнал позднее от г-на Эспри, академика, который был в ту пору на службе у г-на Канцлера. Г-н де Ту заявил Фонтраю: «Вы были в Испании; не вздумайте хитрить со мной: Господин Главный рассказал мне все». Кардинал в это время находился на водах в Нарбонне, к которым Король относился недоверчиво, и делал все возможное, чтобы Его Величество тоже приехал туда, но тщетно. Король не знал, на что решиться, и в сопровождении Господина Главного отправился по направлению к озеру Эгморт, когда его догнал де Шавиньи и заявил, что им раскрыт заговор. Позднее он показал Королю соглашение с Испанией; в сущности, это была лишь пестревшая ошибками копия. Король вернулся обратно. Во дворце во время беседы с Королем и Господином Главным Шавиньи дернул Короля за полу платья, как делал это обычно, когда желал сообщить Его Величеству что-либо с глазу на глаз. Король тотчас же проходит в другие покои; Господин Главный хотел было проследовать за ним, но Шавиньи властно заявил: «Господин Главный шталмейстер, мне нужно кое-что сообщить Королю». Господин Главный, по молодости лет, оставил Короля наедине с Шавиньи; как это будет видно из моего дальнейшего рассказа, Король к тому времени охладел к своему любимцу. И вот г-н де Шавиньи - а было это уже в Нарбонне - убедил Короля арестовать Господина Главного. Тот спасается бегством; я забыл сказать, что Фонтрай бежал еще за неделю до этого, видя, что разбор дела заговорщиков подвигается слишком медленно, и понимая, что это не к добру. Сен-Мар укрылся у некоего горожанина. Вечером Господин Главный говорит одному из своих слуг: «Ступай, погляди, не открыты ли случайно какие-либо городские ворота». Слуга поленился туда пойти, ибо ворота, по обыкновению, запирались спозаранку. И надобно же такому случиться! Как раз одни из ворот оставались открытыми всю ночь, дабы пропустить кортеж маршала де Ламейре. Хозяин узнал Сен-Мара и, боясь подвергнуться наказанию, и т. д. и т. п.

Кардинал Мазарини первым приехал в Лион и отправился в тюрьму Пьер-Ансиз к г-ну де Буйону, которому заявил: «Ваш договор у нас в руках», - и начал читать ему наизусть отдельные статьи. Того это весьма поразило, и он решил, что Герцог Орлеанский все уже рассказал. Поскольку ему обещали жизнь, он во всем признался. Когда вели Господина Главного, мальчик лакей, каталонец, бросил ему катышек из воска, внутри которого была записка с кое-какими невразумительными советами. Этот мальчик состоял у него на службе и отважился на сей смелый поступок, выполняя поручение принцессы Марии.

Господин Главный признался во всем; он надеялся, что Король никогда не допустит, чтобы его казнили, и его только удалят от Двора; он, Сен-Мар, еще так молод, у него впереди достаточно времени, чтобы дождаться смерти Кардинала, а потом вернуться ко Двору. Поначалу Сен-Мар признался во всем наедине г-ну Канцлеру. Король, приехав, наговорил: Канцлеру всяческого вздора, упомянув, между прочим, что никак не мог приучить этого скверного мальчишку Сен-Мара ежедневно читать «Отче наш». Канцлер сказал Кардиналу: «Что до Господина Главного, то тут все ясно; но что нам делать с другим, с де Ту, ума не приложу».

Когда Господина Главного после множества допросов привели наконец в Лионскую Судебную палату, он предстал перед членами Следственной комиссии, ибо ни один из заговорщиков, даже г-н де Ту, которому следовало бы знать, что это отсрочит приговор, не заявил об отводе свидетелей. И там, будучи убежден, что Королю достаточно будет его чистосердечного признания, Сен-Мар рассказал непринужденно и с достоинством истинного дворянина всю историю своего возвышения. Здесь-то он и признался, что г-н де Ту знал о договоре с Испанией, но все время пытался убедить его, Сен-Мара, не принимать в этом участия. Потом ему устроили очную ставку с де Ту, который лишь пожал плечами, словно жалеючи Господина Главного, но ни единым словом не упрекнул его в предательстве. Г-н де Ту сослался на закон касательно Conscii , на который опирается Указ Людовика XI, никогда не применявшийся. Но г-н де Ту плохо истолковал этот закон, упорно разъясняя, что Conscii означает только «сообщники», но это далеко не так. Г-н де Миромениль имел мужество высказать мнение, что Сен-Мара следует оправдать. Проживи Кардинал несколько дольше, он не поблагодарил бы г-на де Миромениля за это мнение. Ссылка на то, что Первый Президент Судебной палаты, де Ту, отправил на эшафот некоего вельможу за подобную же провинность, сильно повредила его внуку.

Господин Главный был столь далек от мысли о смерти, что когда ему перед объявлением приговора предложили поесть, он сказал: «Есть я не хочу: мне прописаны пилюли, дабы очистить желудок, надобно их принять». И он так почти ничего и не съел. Потом ему объявили приговор. При этом столь суровом и неожиданном известии он не выказал, однако, и признака удивления. Он держался стойко, и та мучительная борьба, которая происходила в его душе, никак не проявилась внешне. Хотя, согласно приговору, его не должны были подвергать пытке, ему все же пригрозили ею. Это его растревожило, но он и тут ничем не выдал себя и уже начал расстегивать свою куртку, когда ему велели поднять руку и говорить правду. Он продолжал стоять на своем и заявил, что добавить ему больше нечего. Умер он с поразительным мужеством, не стал говорить пустых речей, а только поклонился тем, кого увидел в окнах и узнал; он все делал поспешно и, когда палач хотел отрезать ему волосы, отнял у него ножницы и передал их брату-иезуиту. Он пожелал, чтобы ему лишь слегка подрезали волосы сзади, остальные он начесал себе на лоб. Он не захотел, чтобы ему завязывали глаза. Когда палач нанес удар, глаза Сен-Мара были открыты, и он так крепко держался за плаху, что его руки с трудом оторвали от нее. Голову ему отрубили с первого удара.

После смерти кардинала де Ришелье (Жюи по возвращении из Савойи сказал в Лионе г-ну Эспри, что Кардинал долго не протянет, потому что велел закрыть свой свищ. Он совершил это сумасбродство из чистоплотности. И вот он в Рюэле, где его навещает Королева. Он не осмеливается ездить в Сен-Жермен, а Король не осмеливался ездить в Рюэль. Кардинал решил добиться расположения Гито, ибо (кроме Тревиля) Гвардейские капитаны Гито, Тийадэ, дез Эссар, Кастельно и Ласаль были людьми, которых ему никак не удавалось привлечь на свою сторону: они были преданы Королю. Итак, Кардинал просит Гито навестить его, принимает со всевозможной учтивостью, велит угостить обедом, вкусным и сытным. После обеда он приглашает его к себе одного и спрашивает, хочет ли тот стать его другом. «Монсеньер, я всегда был предан Королю».- «Э! - сказал Кардинал, трижды презрительно махнув рукой. - Господин де Гито, да вы просто смеетесь; ступайте, ступайте, господин де Гито». Случай с Тревилем нарушил душевный покой Кардинала; это ускорило его смерть.) Король очень радовался, получая сам письма и депеши. Он говорил, что у него никогда не будет фаворита среди Гвардейцев. К г-ну Нуайе он проявлял как будто большую привязанность, чем к кому-либо другому; когда Королю нужно было что-либо делать, а г-на де Нуайе при этом не было, он заявлял: «Нет, нет, подождем голубчика». Тот входил потихоньку со свечой в руке; он с успехом мог бы служить другому монарху. Про него говорили, что он де «Иезуит-калоша», («Калошами» прозвали фрейлин Королевы, не живущих во Дворце, потому что они оставляют свои калоши у входных дверей.) потому что, принадлежа к ордену Иезуитов, не носил их одежды и не жил вместе с ними. И все же именно он прогнал отца Сирмона, но только для того, чтобы заменить его другим, который был большим иезуитом, чем он, если так можно выразиться; ибо отец Сирмон слишком откровенен и пишет только небольшие книжечки, а иезуиты хотят, чтобы сочинялись толстые тома. Наш де Нуайе, веря в привязанность Короля, оказался в трудном положении, ибо кардинал Мазарини и Шавиньи не давали покоя тем, кто становился приближенным Короля; и хотя де Нуайе находился постоянно при Короле в Сен-Жермене, а Мазарини и Шавиньи - почти все время в Париже, все-таки они его выжили. Вскоре он умер в собственном доме, в Дангю, недалеко от Понтуаза. К нему уже давно подбирались, так же как и к покойному Кардиналу.

Вскоре умер и Король. Он всегда боялся дьявола, ибо не любил бога, но пуще страшился ада. Лет двадцать тому назад ему было видение, заставившее его отдать королевство под защиту Пресвятой Девы, и в Распоряжении, которое было составлено по этому поводу, значилось: «Дабы все наши добрые подданные попали в рай, ибо такова наша воля». Так заканчивался сей прекрасный манускрипт. Заболев предсмертным недугом, Король стал необычайно суеверным. Однажды, когда ему рассказывали о каком-то блаженном, якобы обладавшем особым даром отыскивать места погребения святых, который, проходя где-либо, говорил: «Ройте здесь, тут погребен святой»,- причем ни разу не ошибся, Ножан сказал: («В своей скверной шутовской манере», как написано в «Дневнике» Кардинала.) «Будь у меня такой блаженный, я бы отвез его к себе в Бургундию, он нашел бы мне уйму трюфелей». Король разгневался и крикнул: «Прочь отсюда, негодяй!». Людовик XIII умер, сохраняя стойкость духа, и как-то, глядя на колокольню Сен-Дени , которая видна из нового Сен-Жерменского замка, где он лежал, промолвил: «Вот, где я скоро буду». Принцу Конде он сказал: «Кузен, я видел во сне, будто мой кузен, ваш сын, дрался с врагами и одолел их». Он говорил о битве при Рокруа . Король послал за членами Судейской палаты, дабы взять с них обещание в том, что они будут соблюдать составленное им Распоряжение: оно было написано по образцу распоряжения кардинала де Ришелье, он лишь немного в нем изменил. Согласно этому Распоряжению, при Королеве учреждался непременный Совет, где она, как и все, имела только один голос. Король сказал Советникам, что, ежели они сделают его вдову регентшей, как ныне покойную Королеву-мать, она им испортит все. Королева бросилась ему в ноги; он велел ей тотчас подняться: он хорошо знал ее и презирал.

Король велел окрестить Дофина: кардинал Мазарини держал его на руках вместо Папы.

После смерти принца Анри де Конде , который, умирая, тоже выказал большую твердость духа, говорили, что не так уж это почетно - хорошо умереть, раз эти двое умерли хорошо. На похороны Короля шли, как на свадьбу, а навстречу Королеве - словно на пирушку. Ее жалели и не знали, что она собой представляет.

Так уж получилось, что об Анне Австрийской, жене Людовика XIII и матери Людовика XIV, мы знаем значительно больше, чем о других французских королевах. Главным образом, это заслуга Александра Дюма, который посвятил "веку Людовика Великого" свою самую знаменитую и самую удачную серию романов - о мушкетерах, и размашисто, яркими красками описал не только "великолепную четверку", но и тогдашних исторических деятелей - слабовольного Людовика XIII, "настоящего монарха" Людовика XIV, умного, энергичного и безжалостного Ришелье, скупого плута Мазарини, гордую и прекрасную Анну Австрийскую. Причем, раздавая эти характеристики, Дюма весьма мало считался с реальностью - для него История была лишь манекеном, который он обряжал в нужные одежды - по своему вкусу. И его "исторические" герои на деле - лишь тени, а то и карикатуры на самих себя. Особенно не повезло в этом смысле Ришелье. Блестящий политик, великий государственный деятель, по значимости сделанного для Франции сопоставимый разве что с Де Голлем, он предстал в романе злобным интриганом, только и думающим, как поссорить венценосных супругов. Анне Австрийской, наоборот, повезло - заурядная, легко поддававшаяся влиянию принцесса с трудной судьбой, благодаря таланту Дюма стала настоящей романтической героиней. Алмазные подвески, любовь и смерть Бэкингема, ревность короля и ненависть кардинала - чем не атрибуты жизни роковой красавицы, чей сын стал самым знаменитым французским монархом?

На самом деле, судьба Анны Австрийской была далеко не так романтична, как хотелось бы Дюма, хотя и не менее богата приключениями. Ана Маурисия, старшая дочь испанского короля Филиппа III, родилась в 1601 году при самом скупом, мрачном и религиозном дворе в Европе. В ту пору богатство и мощь "империи, где никогда не заходит солнце" начали потихоньку истощаться. Отец Аны был слишком слабым королем, чтобы удерживать в своих руках власть, и всеми делами заправлял его первый министр - герцог Лерма. Для своих удовольствий Лерма денег не жалел, а вот королевское семейство у него жило по-спартански. Правда, в Испании считали, что детей нужно воспитывать в строгости, набожности и лишениях. Так принцы и принцессы получали "боевую закалку", после которой даже жизнь в монастыре казалась им праздной и роскошной.

Приличного образования Ана так и не получила. В ту пору было принято учить принцесс только латыни и основам европейских языков, а все остальное время они должны были проводить в молитвах. Есть что-то вкусное или нарядно одеваться полагалось только по очень большим праздникам. Обычно же инфантины ходили в черных, громоздких и чудовищно-неудобных платьях, им не разрешали бегать и играть (праздность при испанском дворе считалась тяжким грехом), за каждым их действием сурово следили дуэньи.

Даже с родителями дети виделись только в дни, установленные регламентом. Нарушить его мог лишь Филипп III, но он почти не интересовался малышами. Его жена, королева Маргарита, жила в условиях, не менее жестких, чем ее дочери. Выданная замуж в 15 лет, она почти каждый год дарила королю очередного отпрыска, и за десять лет супружеской жизни возненавидела все - мужа-тряпку, которым вертел министр, самого министра, купавшегося в роскоши, в то время как ей приходилось чуть ли не голодать, ханжеский, погрязший в интригах испанский двор... "Лучше быть простой монахиней в Австрии, чем испанской королевой!" - жаловалась она австрийскому посланнику. Королева умерла в 27 лет, почти счастливая, что избавляется от ненавистной ей жизни.

К тому времени Ане не было и десяти, но она была уже просватана - за австрийского принца Фердинанда. Принц приходился ей кузеном, но родителей жениха и невесты это не смущало: Габсбурги привыкли заключать браки "между своими", не интересуясь, к каким последствиям это может привести. Но Ане повезло. В 1610 году в соседней Франции изменилось "лицо государства", и вместо убитого Генриха IV, враждовавшего с Испанией, власть получила его жена Мария Медичи, истовая католичка, жаждавшая дружбы с "первой христианской державой мира". По обычаю того времени, политический союз скрепили династическим: 10-летний инфант Филипп женился на одной из французских принцесс, а 14-летняя Ана вышла замуж за своего ровесника - юного Людовика XIII.

Юный Луи 13-й

Поначалу никто не сомневался, что Людовик и Ана (ставшая Анной) будут дружной и любящей парой. Молоденькая королева по праву считалась самой красивой принцессой в Европе, и король (который, кстати, тоже был хорош собой) готов был сдувать с нее пылинки. Но Анна была еще слишком юной, чтобы это оценить. Попав из чопорного Мадрида в блестящий и расточительный Париж, она с головой окунулась в водоворот удовольствий и веселых проделок, на которые так косо смотрели в Испании. А поскольку ее муж был угрюмым одиночкой, королева нашла себе другого партнера для игр - младшего брата короля Гастона Орлеанского, улыбчивого, элегантного, остроумного, куда более подходившего ей по характеру. Возможно, Людовик не принимал бы близко к сердцу дружбу жены с братом, но его мать постоянно намекала, что Анна - вертихвостка и за ней нужен глаз да глаз. Нравственность невестки свекровь интересовала мало - просто она боялась, что Анна начнет командовать слабовольным супругом и лишит ее власти.

Мария Медичи

Гастон Орлеанский

В 1617 году от власти королеву-мать таки отстранили - без всякого участия Анны Австрийской. Тем не менее, Медичи не отказала себе в удовольствии подложить под брак сына "мину замедленного действия". Она оставила при дворе дочь герцога де Монбазона, эффектную блондинку, первую красавицу Франции. Королева-мать рассчитывала, что Людовик не устоит перед чарами не по возрасту опытной кокетки - и ошибалась. Король презирал чересчур активных женщин. Набивавшуюся ему в фаворитки де Монбазон он выдал за своего первого министра де Люиня, а когда тот умер - посоветовал вдове уехать в провинцию. Король и не подозревал, какого опасного врага он нажил себе в лице оскорбленной красавицы. Не прошло и полгода, как вдова вышла замуж за герцога де Шеврез, вернулась ко двору и стала любимой подругой Анны Австрийской.

мадам де Шеврез

Именно она втравила 24-летнюю королеву в любовную авантюру, за которую Анне пришлось дорого заплатить - историю с герцогом Бэкингемским. Всесильный любимец английского короля прибыл во Францию в 1625 году - и был покорен красотой жены Людовика XIII. Чтобы произвести на нее впечатление, 32-летний герцог сорил деньгами и был готов на любые безумства. Скучающую Анну Австрийскую он очаровал без труда. Но, получив строгое кастильское воспитание, королева одаривала поклонника максимум восхищенной улыбкой. Первому щеголю Европы, менявшему любовниц, как перчатки, этого было мало. Он готов был потратить половину денег английской короны, чтобы благосклонность Анны выразилась в чем-то более существенном.

Джордж Вильерс, герцог Бэкингем

В лице герцогини де Шеврез Бэкингем нашел верного союзника. Та готова была часами рассказывать королеве о красоте и щедрости англичанина, потихоньку склоняя ее к тому, чтобы дать поклоннику "минутную аудиенцию". Наконец, на празднике в амьенских садах Анна поддалась искушению и позволила де Шеврез увести себя прогуляться по одной из темных аллей. Через несколько минут из аллеи, по которой удалилась королева, послышался шум. Сбежавшиеся придворные и слуги стали свидетелями беспрецедентного зрелища: ее величество весьма энергично вырывалась из объятий английского гостя.

Скандал стал достоянием всей Европы. На следующий день герцог был вынужден уехать из Франции, а Анна Австрийская - давать объяснения мужу. Фактически, все произошедшее свидетельствовало скорее в ее пользу, но убедить в этом разгневанного Людовика было невозможно. Отношения между супругами, которые к тому времени и так были прохладными, испортились окончательно.

Виновником неутихающей ярости мужа Анна считала нового первого министра - Армана дю Плесси, кардинала Ришелье. Вопреки тому, что писал Дюма, конфликт между королевой и Ришелье носил чисто политический характер. Министр проводил "антиспанскую" линию в политике, и это, понятно, не устраивало сестру испанского короля. Кроме того, будучи истовой католичкой, Анна не могла понять, как князь церкви может быть союзником немецких протестантов в войне против ее кузена - католического императора. А поскольку понятие "интересы государства" в то время было не в чести среди знати, вывод напрашивался только один: Ришелье - ее личный враг, который хочет ее погубить.

Ришелье

Отныне Анна Австрийская и ее верная де Шеврез участвовали во всех заговорах против кардинала. Заговоры эти, как правило, заканчивались плачевно: королеве и герцогу Орлеанскому приходилось оправдываться, герцогине де Шеврез - скрываться за границей, менее знатным интриганам - платить головой. Впрочем, Ришелье не раз доказывал, что может мстить, невзирая на знатность. Участие в одной из интриг стоило жизни герцогу де Монморанси, другой заговор вынудил Людовика XIII выслать из страны родную мать, умершую в Кельне почти в нищете.

Правда, Анну Австрийскую Ришелье щадил. Хотя поквитаться с ней ему было проще всего: еще со времен скандала с Бэкингемом развод был заветной мечтой его величества. Но кардинал понимал то, о чем и слышать не хотел обиженный муж - Папа Римский вряд ли бы дал согласие на расторжение брака, а значит, Людовик не смог бы жениться вновь. Франции же требовался наследник, причем не такое ничтожество, как Гастон Орлеанский, предававший всех своих друзей и живший на подачки испанского короля. Выбор у Ришелье был небольшой, и он надеялся, что Анна поумнеет и наконец родит королю сына.

Людовик 13-й

Уговаривать его величество простить жену пришлось несколько лет, причем Ришелье привлек к этому даже отставную фаворитку монарха. Наконец Людовик поддался минутной слабости, и через положенный срок вся Франция праздновала рождение дофина. Правда, уже тогда поползли слухи о том, что короля обманули, и родившийся мальчик - вовсе не его сын. Но серьезных "улик" против королевы не было - тем более, что Ришелье, крайне нуждавшийся в наследнике, и не пытался их искать. Людовик же был настолько рад рождению сына, что на какое-то время помирился с женой, в результате чего на свет появился еще один принц - Филипп Анжуйский.

К тому времени Анна пересмотрела свое отношение к Ришелье и поняла, что кардинал - скорее, ее союзник, чем враг. Этому способствовал талантливый политик, которого Ришелье выбрал себе в преемники - Джулио Мазарини, красивый, хотя и не очень знатный итальянец, с конца 30-х годов ставший любовником королевы. Именно Мазарини убедил Анну, что своими интригами против кардинала она помогает другим - но не себе. Королева исправилась и "сдала" Ришелье очередной заговор, предоставив улики, доказывавшие государственную измену брата короля.

В ответ, Ришелье, как мог, старался помирить венценосных супругов. Увы, безуспешно: король не только не желал слышать о жене, но и потихоньку начинал ненавидеть собственного сына. Смерть кардинала в 1642 году поставила свободу, а то и жизнь Анны под угрозу - теперь ничто не мешало Людовику заточить королеву в монастырь. Но Анне Австрийской повезло: всего через полгода после смерти кардинала, ее муж заболел и внезапно умер, не оставив даже толковых распоряжений по поводу регентства.

Благодаря Мазарини, регентство и власть достались Анне. Правда, в стране было неспокойно: бушевала Фронда, мятеж принцев, мечтавших прогнать "испанку и итальянца", устранить юного короля и возвести на престол слабохарактерного Гастона Орлеанского. Королеву спасло только то, что ее политические враги зачастую придерживались разных целей, и постоянно переходили "из лагеря в лагерь" - то на сторону королевы, то на сторону мятежников. Анна и Мазарини вовсю пользовались этим: льстили, уговаривали, обещали златые горы, арестовывали, бросали в темницу, казнили... Королева была бесконечно признательна своему первому министру. Ведь именно Мазарини в конце концов навел порядок в стране, завершил Тридцатилетнюю войну с Испанией, и выгодно женил молодого короля на инфанте. Умирая, кардинал оставлял Людовику XIV мирное и процветающее королевство.

Мазарини

После смерти Мазарини Анна отошла в тень. Она не очень ладила с высокомерным и эгоистичным Людовиком и предпочитала ему общество ласкового и заботливого младшего сына. Прожив бурную жизнь, королева даже в старости была очень хороша собой и выглядела много моложе своих лет. В 1666 году она умерла на руках у безутешного Филиппа Орлеанского, по иронии судьбы, внешне похожего на Людовика XIII.

Испанская инфанта, французская королева, регентша и мать Людовика XIV, Анна Австрийская никогда не задумывалась над тем, какой останется в памяти потомков. Она даже представить не могла, что через двести лет после ее смерти романист всех времен и народов Александр Дюма подарит ей то, чем жизнь не балует даже королев - вечную молодость и красоту, прекрасного и благородного возлюбленного, а также четырех преданных рыцарей плаща и шпаги, готовых умереть за ее жизнь, честь и любовь, - Атоса, Портоса, Арамиса и д"Артаньяна.

Жюльетта Бенцони

Ночь покорности. Людовик XIII и Анна Австрийская

Когда 14 мая 1610 года безумный Франсуа Равальяк ударом кинжала в грудь оборвал жизнь «неувядающего любовника», Франция погрузилась в скорбь. Народ, искренне любивший старого весельчака и волокиту, был просто ошеломлен. Торговцы закрывали лавки, продажные девки рыдали в голос, в харчевнях только и разговору было, что о смерти короля. Париж облачился в траур.

Этот государь прожил яркую жизнь, полную опасностей и веселых приключений, и его страна была обязана ему очень многим. Доблестный воин и мудрый правитель, он никогда не допускал, чтобы что то мешало его любовным похождениям — пускай даже необходимость сразиться с врагом. Вот почему накануне смерти Генриха IV Франция стояла на пороге войны с Испанией… Но он заботился о своем народе и хотел, чтобы у каждого крестьянина по воскресеньям варилась в горшке курица. Это он произнес знаменитую фразу о том, что Париж стоит мессы, и не задумываясь принял католичество, когда понял, что столица не покорится протестанту.

Франция любила своего короля, пока тот был жив, когда же его убили, он стал в глазах народа почти святым. Это обстоятельство сулило удачное царствование его наследнику — Людовику XIII, которому тогда только только исполнилось девять. Но опытные министры сокрушенно покачивали головами и перешептывались о том, что король очень юн и что слишком многие из приближенных к трону людей возжаждут власти.

Так и получилось. Мария Медичи, окруженная высокомерными итальянцами и в одночасье ставшая правительницей Франции, прислушивалась лишь к советам астрологов, магов, парфюмеров — и, конечно, истеричной Леоноры Галигаи и ее красавца супруга Кончино Кончини. Регентство Медичи принесло Франции неисчислимые бедствия. В стране надолго воцарились развал и анархия. И только одним королевство по настоящему обязано Марии — явлением миру Армана Жана дю Плесси де Ришелье, молодого епископа, который, хотя и стремился в числе прочих к власти, сумел, однако, при жизни Кончини не проявлять своих талантов. Прошло совсем немного времени, и он стал государственным секретарем. Таким образом, Франция обрела одного из самых своих великих политических деятелей.

Но что же малолетний король? В его судьбе Мария Медичи тоже сыграла роковую роль. Занятая только собой, регентша навещала сына с единственной целью — чтобы хорошенько высечь. Если же она чувствовала себя усталой, то приказывала какой нибудь из придворных дам надавать Людовику пощечин. При этом она говорила:

— Королей надо воспитывать в строгости; их нужно наказывать гораздо более сурово, чем простых людей.

За это Людовик возненавидел мать; неудивительно, что он радовался, в тот день, когда она уезжала из Парижа в Блуа, где должна была закончить жизнь в заточении.

За все годы регентства она ни разу не обняла сына, и маленький король жил один в своих апартаментах. Но был человек, который очень часто вспоминал о несчастном ребенке. Добрая королева Марго, первая жена короля Генриха, раз в неделю непременно навещала мальчика, осыпала его подарками, рассказывала ему сказки и забавные истории и играла с ним. Когда она собиралась уходить, Людовик грустнел и умолял не покидать его. Но все на свете рано или поздно кончается. Ранней весной 1615 года Марго умерла. Людовик очень тосковал. Он понял, что лишился единственного человека, который по настоящему любил его. Несколько дней он отказывался покидать свои покои, и дамы, видя его таким печальным, решили приободрить юного короля, напомнив, что очень скоро он женится на испанской инфанте. Однако предстоящее бракосочетание вовсе не радовало Людовика.

— Я ее совсем не знаю, — сказал он, грустно вздыхая. — Без меня ее выбрали мне в супруги, и какова она ни есть — уродлива или красива, — я все равно должен буду уложить ее в свою постель и целовать, обнимать и любить до конца жизни… Разве это справедливо?

Но, к сожалению, все обстояло именно так. С тех пор как Мария Медичи и испанский король Филипп III подписали брачный контракт, согласно которому Людовик XIII брал в жены донью Анну, одиннадцатилетнюю тогда инфанту, уже минуло три года. Было также оговорено заранее (по настоянию испанского монарха), что инфанта Анна может выйти замуж за Людовика, только если принцесса Елизавета, сестра французского короля, станет женой принца Астурии, будущего Филиппа IV.

Королева Мария Медичи была весьма довольна альянсом с Испанией и тем, что испанцы не станут больше нарушать границы дружественной Франции. Как раз тогда Франция в очередной раз оказалась на грани гражданской войны. Королеве пришлось поднимать армию, чтобы призвать к порядку мятежных принцев — Конде, Буйона, Лонгвиля и Майенна, выступивших против Кончино Кончини, маркиза д"Анкра, фаворита королевы.

Людовик же между тем думал о своей грядущей свадьбе без всякого восторга. Иногда ему бывало так грустно, что он для удовольствия превращался в кондитера и собственноручно выпекал свои любимые марципаны, всегда поднимавшие ему настроение. А еще он собирал отряд из столь же юных, как и он сам, шалопаев и устраивал налеты на кладовую с вареньем. Король всегда любил сладкое, но настоящим сладкоежкой он стал после отъезда милой его сердцу сестры Елизаветы.

Именно в это время одинокий Людовик подружился с неким молодым дворянином, который хорошо знал повадки всех птиц и умел замечательно обращаться с пернатыми, в том числе и соколами. Король назначил его своим личным сокольничим, и молодые люди вскоре стали неразлучны. Они обучали птиц и готовили силки для охоты. Но новый любимец государя мог обучать не только соколов. Особенно искусно он дрессировал маленьких ловчих птиц — например, серых сорокопутов, которых в Англии называли птицами палачами. Молодого дворянина звали де Люинь. Занявшись приручением птиц, Людовик вовсе перестал интересоваться приготовлениями к свадьбе.

Но время шло, и в ноябре, в один и тот же день, состоялось двойное бракосочетание по доверенности. В Бордо, в соборе Святого Андрея, кардинал де Сурди обвенчал Елизавету и принца Астурийского, которого представлял герцог де Гиз. А в Бургосе, в церкви Августинцев, архиепископ соединил узами брака короля Франции в лице герцога де Лерма, первого министра, и испанскую инфанту Анну Австрийскую.

Почти сразу после церемонии обе принцессы пустились в путь, дабы в один и тот же час оказаться на разных берегах реки Бидассоа.

Когда двадцать первого ноября Людовик узнал о том, что донья Анна отправилась в Бордо, он все же решил выехать ей навстречу. В нем наконец то проснулось любопытство. Взор его оживился, и ему захотелось получше узнать, как выглядит его жена. Ему, разумеется, сказали, что она очаровательна, но так как никто не мог сообщить никаких подробностей, Людовик направился в Бордо, оттуда же приказал везти себя в Кастр, где, по последним сведениям, Анна остановилась на ночлег. Чтобы не показываться на глаза испанцам, он вошел в какой то придорожный дом и из окна смотрел, как Анна садится в карету, чтобы продолжить путь.

Кортеж инфанты скоро скрылся из виду, и Людовик, заняв место в собственном экипаже и по прежнему соблюдая инкогнито, приказал гнать лошадей. Поравнявшись же с каретой маленькой королевы и заметив, что та высунула из окошка прехорошенькую головку, Людовик, в полном восторге от представшей его взору восхитительной картины, улыбнулся и стал махать ей рукой, а потом, неожиданно ткнув себя пальцем в грудь, крикнул:

— Я король инкогнито!.. Я инкогнито! Гони, кучер, гони!

И галопом умчался в Бордо.

Юные супруги увиделись снова тем же вечером во дворце бордоского епископа, где остановился король. Людовику понравилась высокая стройная белокурая девушка. Она была совсем юной, у нее были прекрасные руки, которые она с удовольствием выставляла напоказ, и дерзкие глаза. Вела себя молодая королева достаточно уверенно. При виде ее Людовик явно волновался, потому что думал о своих супружеских обязанностях. С первой же минуты их знакомства он стал обращаться с Анной дружески и даже ухаживать за ней.

На следующий день Людовик зашел к Анне в ее апартаменты во время церемонии одевания, представил принцессе своего гувернера господина де Сувре и придворного лекаря Эроара и мило побеседовал с ней. У инфанты возникло небольшое затруднение — ей потребовалось алое перо, которое бы вместе с белым украсило ее прическу.

Показав Анне свою шляпу, к которой были прикреплены перья обоих цветов, Людовик галантно предложил взять то, которое ей понравится. Принцесса, благодарно улыбаясь, воспользовалась предложением, и тогда король неожиданно попросил:

— Не подарите ли вы мне один из ваших красных бантов? Я приколю его к тулье…

Ничто не предвещало неприятностей, когда двадцать пятого ноября юная чета отправлялась на церемонию венчания в местном соборе. Они были прекрасны, эти четырнадцатилетние дети: Людовик — жгучий брюнет, и Анна — солнечная блондинка. Людовик был великолепен в камзоле из белого атласа, расшитом золотом; Анна выглядела чудесно в длинной королевской мантии из фиолетового бархата с золотым узором из королевских лилий и сияющей на голове короне.

Церемония напоминала счастливую волшебную сказку, несмотря на то, что в самую последнюю минуту пришлось срочно искать замену кардиналу де Сурди, неожиданно отлучившемуся по личным делам.

Бракосочетание состоялось в пять часов пополудни, а так как день выдался трудным и изнурительным, свадебный пир (вопреки традиции) отменили. Вернувшись во дворец епископа, Людовик сразу отвел Анну в ее опочивальню, пожелал супруге спокойной ночи, поцеловал ее и, откланявшись, удалился. Сославшись на усталость, он потребовал ужин в постель.

Но, как выяснилось, для короля вечер еще только начинался, и зря он надеялся, что его оставят в покое. Мария Медичи считала, что Людовик должен немедленно исполнить свой супружеский долг, и потому решила настроить сына на более легкомысленный лад. С этой целью королева мать послала к нему нескольких дворян, особо искушенных в вопросах любви, чтобы молодые люди подбодрили юношу. Гиз, Грамон и еще несколько придворных окружили королевское ложе и принялись рассказывать королю всякие фривольные истории. Следует отметить, что повествования о галантных похождениях в ту пору отличались обилием разнообразных непристойностей, поэтому застенчивому Людовику смешными вовсе не показались. Он лишь вежливо улыбнулся краешком губ и попытался заснуть, чтобы набраться сил для завтрашней охоты.

К несчастью для него, об этом не могло быть и речи. Около восьми вечера в спальне открылась дверь, и на пороге появилась Мария Медичи. Увидев сына в постели, она суровым тоном произнесла:

— Сын мой, обряд венчания — это всего лишь прелюдия к бракосочетанию. Вы должны отправиться к королеве, вашей супруге. Она ждет вас…

Привыкший во всем подчиняться матери, Людовик не посмел возражать.

— Мадам, — вежливо ответил он, — я только ждал вашего приказания. Я пойду к жене вместе с вами, если вам так угодно.

На него тут же надели халат и подбитые мехом комнатные туфли, и Людовик последовал за матерью через гостиную в комнату маленькой королевы. За ними в опочивальню Анны вошли две кормилицы, гувернер короля господин Сувре, лейб медик Эроар, маркиз де Рамбуйе, а также хранитель королевского гардероба с обнаженной шпагой государя в руке и старший камердинер Беренгьен с подсвечником.

Королева сразу направилась к ложу новобрачной и громко произнесла:

— Дочь моя, я привела к вам короля — вашего супруга; прощу вас: примите его и любите.

Анна, краснея от смущения, тихонько ответила по испански:

— У меня нет иного желания, мадам, как только повиноваться Его Величеству, моему супругу, и угождать ему во всем.

Король тем временем уже лег в постель рядом с маленькой женой.

Королева мать, стоя в проходе между стеной и супружеским ложем, окинула молодоженов суровым взглядом, а потом, нагнувшись, что то тихо сказала им обоим. Выпрямившись, она громко приказала свите:

— Теперь пора всем уйти!

И в спальне, кроме юных супругов, остались только две кормилицы, которым велено было проследить за тем, чтобы король и королева не покидали постель.

Что же сказала толстая флорентийка двум робким подросткам? Какой совет… или приказ она бесцеремонно дала им? Ей были неведомы нежность, стыдливость и деликатность, ее поведение всегда граничило с грубостью и вульгарностью, и хотя на этот раз — возможно, впервые в жизни — Мария Медичи руководствовалась благими намерениями, результатом ее усилий стала выросшая между королем и королевой Франции стена непонимания.

Скорее всего Мария, не затрудняя себя выбором слов, назвала вещи своими именами и в нескольких фразах объяснила, что требуется сделать.

Часа через два король вернулся в свою опочивальню и объявил Эроару, что он часик вздремнул и два раза сделал «это» со своей женой. Лекарь засомневался и попросил короля раздеться, чтобы осмотреть его. Как выяснилось, Людовик XIII по крайней мере пытался лишить жену девственности. В свою очередь кормилицы, остававшиеся в спальне новобрачных, заверили, что король дважды подтвердил свои супружеские права.

Как бы там ни было, но на следующий день молодые супруги стеснялись смотреть друг на друга, краснели и выглядели печальными. На вторую ночь Людовик и не заикнулся о том, что хочет пойти к жене. Физическая близость с женщиной вызвала в нем отвращение, будни брака показались ему грязными и полными унижения. Он, наверное, был очень неловким, и юной королеве пришлось выдержать ужасное испытание, если вообще допустить, что Людовику удалось лишить ее девственности. Ведь простыни то никто не осматривал! Ясно одно: Анна не влюбилась в своего супруга после первой брачной ночи. Совершенно очевидно, что оба так и не смогли забыть неудачный финал этого торжественного дня. Понадобилось очень много времени, чтобы неприятные воспоминания стерлись из памяти. Для этого потребовались целых четыре года…

Только в январе 1619 года Людовик XIII уступил просьбам приближенных и лег в постель с Анной Австрийской. Его долго уговаривали повторить давний, весьма неприятный опыт, уверяя, что все не так страшно, как показалось ему четыре года назад. Людовик, разумеется, не стал за это время удачливым любовником и по прежнему боялся женщин, однако Анна еще больше похорошела, и все очень надеялись, что она сумеет понравиться своему супругу…

Впрочем, Людовик тоже изменился. После того как капитан гвардейцев де Витри на Луврском мостике выстрелом из пистолета покончил с бесчестным Кончини, Людовик стал хозяином в собственном королевстве.

Он перестал заикаться и однажды произнес громко и четко, голосом, исполненным величайшего удовлетворения:

— Наконец то я — король!

Нынешний восемнадцатилетний молодой человек ничуть не походил на того живого веселого мальчугана, что был источником радости для Генриха IV. Он стал суровым, добродетельным и набожным человеком. Он запретил своим придворным дамам носить не только чересчур смелые декольте, но даже слишком обтягивающие фигуру платья, ибо они казались ему откровенным приглашением к прелюбодеянию.

При одной лишь мысли о том, чтобы возлечь с женщиной, он приходил в ужас, обрекая тем самым Анну Австрийскую на унизительное целомудрие.

Огорчение королевы вскоре стало настолько заметным, что друг Людовика де Люинь решил посоветовать своему государю утешить супругу. Кроме того, о поведении короля прознали в Испании, и Филипп III оскорбился тем, что король Франции пренебрегает его дочерью, и впал в скверное состояние духа. Во Франции начали опасаться, как бы это не отразилось на дальнейших отношениях монархов обеих стран. В общем, Людовику пришла пора стать государем и в глазах собственной жены!

Однако к началу 1619 года король все еще продолжал упорствовать.

Все изменилось, когда одиннадцатого января король с королевой подписали брачный контракт между Кристиной Французской, сестрой Людовика, и принцем Пьемонтским Виктором Амедеем Савойским.

По этому случаю папский нунций позволил себе почтительно шепнуть на ухо королю:

— Сир, я не поверю, что вы допустите, чтобы ваша сестра родила сына раньше, чем у Вашего Величества появится дофин.

Красный от смущения Людовик пробормотал в ответ:

— Я подумаю об этом…

На самом же деле он попал в крайне неловкое положение. Чрезвычайно нервный и впечатлительный, он как огня боялся повторения ночи в Бордо. Он был бы рад появлению сына и хотел бы проявить себя блестящим любовником, чтобы загладить неприятные впечатления жены от первой брачной ночи, когда ей Пришлось закрывать глаза, чтобы не видеть любопытных взглядов кормилиц. Но он отлично понимал, что ничего не умеет и к тому же почти ничего не знает о том, как устроено женское тело.

Тем временем в Лувре готовились к еще одной свадьбе. Сводную сестру Людовика Екатерину Генриетту Вандомскую, дочь Генриха IV и Габриэли д"Эстре, выдавали замуж за Карла II Лотарингского, герцога д"Эльбефа. Это событие вряд ли могло бы хоть как то повлиять на интимную жизнь Людовика, если бы ему в голову не пришла довольно странная мысль: явиться в комнату молодоженов в брачную ночь.

Как того требовала традиция, король присутствовал на церемонии укладывания супругов в постель. Когда же все удалились, он остался в спальне и до одиннадцати часов вечера с любопытством наблюдал за тем, что делали молодожены. Он хотел перенять у юной четы кое какой опыт, и его охотно обучили некоторым премудростям…

Нравы по прежнему отличались удивительной простотой, а дочь восхитительной Габриэли, уверенная в своей красоте, не страдала излишней стыдливостью. Она не только весьма откровенно показала все королю, но и, видя его оживление, мило посоветовала:

— Сир, сделайте и вы то же самое с королевой, не пожалеете…

В глубокой задумчивости вернулся Людовик в свои покои. Иные, правда, надеялись, что он бегом бросится к королеве, чтобы немедленно проверить, правильно ли он затвердил «урок», но этого не случилось. Король решил тщательно обдумать все увиденное и потому предпочел отправиться в постель. Однако на следующий день он тоже не навестил королеву. Герцог де Люинь, сердито покусывая усы, явился к Людовику, дабы выяснить: долго ли еще будет раздумывать Его Величество?

Мы не знаем, поделился ли король сомнениями со своим лучшим другом, но зато нам известно, как повел себя де Люинь. Он устроил настоящий спектакль: умолял, просил, заклинал и даже плакал!

— Неужели Его Величество не понимает, — причитал королевский наперсник, — что стране нужен дофин? Так чего же государь ждет?

И де Люинь надумал перейти от слов к делу и заставить короля быть решительнее. Часы только что пробили одиннадцать. Самое время для визита к королеве. Де Люинь утер слезы, махнул мысленно рукой на то, что ночевать ему, возможно, придется в Бастилии (если и да то по крайней мере с сознанием выполненного долга), склонился над своим королем, схватил его за грудки и рывком вытащил из кровати.

— Беренгьен! Берите подсвечник! — громко приказал он, выпихивая Людовика за дверь спальни.

Появившийся невесть откуда старший камердинер нехотя возглавил эту странную процессию. Замыкал же шествие лекарь Эроар. Он потирал руки и посмеивался в усы.

Людовик, красный от стыда, всячески упирался, цеплялся за мебель и просил дать ему время подумать. Но де Люинь не слушал «го, продолжая подталкивать к спальне королевы. К счастью, опочивальня государыни была совсем близко, и Людовик скоро оказался в покоях супруги да так там и остался.

Король покинул жену только в два часа утра. Он дважды исполнил свой супружеский долг — при молчаливом одобрении главной камеристки королевы госпожи де Бельер, тайной свидетельницы этой сцены.

На следующий день Анна Австрийская выглядела хотя и усталой, но весьма довольной. Придворные дамы сразу поняли, что все свершилось наилучшим образом.

Срочно отправленные депеши оповестили всю Европу о том, что король Франции провел наконец со своей супругой брачную ночь…

Маленькая королева была в восторге от того, что ей довелось пережить, и попросила короля навещать ее почаще. Людовик XIII охотно повиновался и в течение нескольких недель каждый вечер отправлялся в покои своей супруги, все больше входя во вкус игры, которая еще совсем недавно вызывала у него ужасное отвращение.

Его усердие, однако, встревожило придворных медиков. Опасаясь за королевское здоровье, они запретили Людовику слишком уж переутомляться.

Но совет этот запоздал. От природы стыдливый, Людовик сам отказался от ежедневных визитов к королеве и вернулся к целомудренной жизни.

Спустя некоторое время Анна Австрийская объявила о том, что беременна, но очень скоро она потеряла ребенка по вине своей безрассудной подруги герцогини де Шеврез. Увы, королева потеряла и ту хрупкую любовь, которую питал к ней ее супруг после памятной ночи безумств, когда герцог де Люинь столь отважно сыграл роль Купидона.

Госпожа де Шеврез, презиравшая короля, постаралась, чтобы эта любовь никогда больше не воскресла. И понадобились одновременно ужасная буря и горячие молитвы монахини, бывшей в миру Луизой де Лафайет и верной любовницей Людовика XIII, чтобы Людовик XIV появился на свет… Девятнадцать лет спустя! Но это уже другая история…

+ Щелкните по рисунку, чтобы увеличить!

Людовик XIII (27 сентября 1601 - 14 мая 1643), названный Справедливым (le Juste), король Франции с 1910 по 1643 гг.Родился в Фонтенбло (Chateau de Fontainebleau). Людовик был первым ребёнком Генриха IV и Марии Медичи. Он взошёл на престол в возрасте девяти лет после убийства католиком-фанатиком своего отца. Его мать и кардинал Ришелье были регентами при малолетнем короле до его совершеннолетия - 16-летия, когда Людовик взял бразды правления в свои руки. По его приказу капитан гвардейцев де Витри и офицер Николя д"Опиталь должны были арестовать фактического правителя Франции, друга и советник королевы-матери Кончино Кончини, маршала д"Анкра, 24 апреля 1617 г., в ответ на предъявленный ордер тот попытался выхватить шпагу - ослушание королевскому приказу каралось смертью и гвардейские офицеры застрелили временщика. Следующий шаг по укреплению своей власти Людовик XIII заключился в отстранении, а после и в изгнании королевы-матери, всегда готовящей анти-французские интриги. В правлении этого короля расцвела династия Бурбонов и абсолютная монархия, однако гражданские и религиозные свободы всё ещё преследовались.

Блестящий, решительный и энергичный первый министр короля кардинал Ришелье 25 лет фактически правил государством во благо государства и славы короля. Он умер незадолго до смерти самого короля. В результате его деятельности Людовик XIII стал одним из первых в Европе абсолютных монархов, сильно ослабил Габсбургов, создал мощный военно-морской флот, обуздал высшую аристократию, среднему и низшему дворянству раздал многие льготы и привилегии, благодаря чему французская корона обрела безгранично преданную опору. Кардинал модернизировал порт Гавра. Все же уступки и привилегии гугенотам дарованные Нантским эдиктом были отменены.

Людовик XIII покровительствовал искусствам, он сделал многое для возрождения Французской живописи, перспективных художников отправлял на обучение в Италию, являющуюся тогда центром искусств. Он поручил выдающимся живописцам Nicolas Poussin и Philippe de Champaigne, роспись Люксембургского дворца. В заморских территориях - Новой Франции - активно насаждалась королевская администрация, развивались промыслы. Город Квебек разросся западнее реки Св. Лаврентия до города Монреаль.

Анна Австрийская королева Франции

Он женился на принцессе из дома Габсбургов Анне Австрийской (1601-1666), дочери короля Испании Филиппа III. Этот брак, как и прочие связи Бурбонов и Габсбургов не был счастливым и большую часть жизни они прожили раздельно. Тем не менее, выполняя супружеские обязанности, после двадцати лет семейной жизни и четырёх выкидышей, Анна в 1638 г. наконец родила сына. Существуют весьма серьёзные аргументы, доказывающие, что отец будущего короля Франции Людовика XIV был вовсе не Людовик XIII, а один из гвардейских офицеров, из личной охраны королевы. Дело в том, что в детстве маленький принц Луи не раз играл в постели со своим отцом, распутным Генрихом IV, "в очень личные игры", и поражал окружающих новыми постыдными словами, сообщая, что у его папы "эта штуковина" гораздо длиннее, чем у него, что она "вот такая длинная" и показывал при этом половину своей руки. Пока нет доказательств того, что Людовик XIII имел половые связи с женщинами до своей женитьбы. Будучи в браке он до 1619 г., ни разу не спал со своей супругой. Известно лишь что наиболее интенсивные и эмоциональные его связи были с несколькими красивыми мужчинами (но это не более чем сплетни, часто исходившие от недоброжелателей). На портрете Госпожа де Отфор - Мари де Отфор (Marie de Hautefort, duchesse de Schomberg: 1616-1691) - с 1646 года герцогиня де Шомбер, придворная дама, фрейлина (demoiselle d"honneur) королевы и любовница короля.

(предположительный портрет)

Маркиз де Сен-Мар фаворит Людовика XIII

Всё же Францией твёрдо правил кардинал Ришелье, но сначала (с 1617) первым министром короля был герцог Шарль д"Альбер де Люинь, выходец из тосканской семьи носившей имя Томазо Альберти, в конце 15 века обосновавшейся в Венессинском графстве. Выходец из мелкого дворянства де Люинь был пажом Генриха IV, затем "начальником Королевской соколиной охоты", стал пэром и герцогом, затем и коннетаблем не имея никакого военного образования, стал всем этим благодаря дружбе с 14-летним королём Людовиком XIII. Он был на 23 года старше короля, но его искусство соколиной охоты покорило молодого короля, и это же возвышение вызвало недовольство всей французской знати. Последний любимец короля (1639-1642) был юный маркиз де Сен-Мар (de Cinq-Mars), который был казнён за организацию заговора против кардинала Ришелье и сговор с неприятелем (испанцами) во время войны. На портрете выше Анри-Кофье де Рюз, маркиз де Сен-Мар (1620-1642), приближенный короля, главный конюший и постельничий, маршал.

После смерти Людовика XIII в 1643 г., королева Анна Австрийская (вместе с кардиналом Мазарини) правила как регент за пятилетнего сына Людовика XIV.

Брак: 24 ноября 1615 г. Людовик XIII вступил в брак с Анной Австрийской (22 сентября 1601 - 20 января 1666)

ЛЮДОВИК XIII (Louis XIII) (1601-1643), король Франции, сын Генриха IV и Марии Медичи, родился в Фонтенбло 27 сентября 1601. После того как 14 мая 1610 Генрих был убит религиозным фанатиком, Людовик взошел на трон, но до достижения им совершеннолетия регентом при нем была назначена мать. Мария тут же отказалась от антигабсбургского курса своего мужа, что проявилось, в частности, в устроенной ею в 1615 женитьбе юного Людовика на Анне Австрийской, дочери испанского короля Филиппа III.

Молодость короля проходила в обстановке интриг и даже предательства. Непоследовательная политика короны создала возможность появления коалиций высшей знати, которые выступали против становления сильной королевской власти. В 1617-1621 сильнейшее влияние на короля имел Шарль д"Альбер, герцог де Люинь, подъем которого на вершину начался с инспирированного им в 1617 убийства Кончино Кончини (известного также как маршал д"Анкр), главного министра Марии Медичи. Устранение Кончини полностью отвечало интересам самого короля, видевшего, что иначе ему не высвободиться из-под опеки матери. Избавившись от Кончини, Людовик сделал де Люиня своей правой рукой, а мать сослал в Блуа. До своей смерти в 1621 де Люиню удалось подавить несколько заговоров, вдохновительницей которых была Мария.

Подтвердив Нантский эдикт своего отца от 1598 о веротерпимости, Людовик одновременно повел решительную борьбу с сепаратистскими поползновения гугенотов. Однако на первых порах его подстерегали неудачи; так, в 1621 де Люинь потерпел поражение при попытке овладеть Монтобаном, крепостью и оплотом гугенотов. Когда де Люиня не стало, Мария помирилась с сыном, получила кардинальскую шляпу для своего советника Ришелье, а в 1624 ввела его в состав королевского совета. С тех пор и до самой своей смерти в 1642 кардинал Ришелье оставался центральной фигурой на политической сцене Франции, а личность монарха, который проявлял серьезный интерес только к военному делу, находилась в тени великого министра. Впрочем, традиционное изображение Людовика как послушной марионетки в руках Ришелье далеко от действительности. Ришелье предпринимал свои шаги только с одобрения короля, а когда вставал вопрос о мерах против участников заговоров (которых Ришелье разоблачил великое множество), король проявлял непреклонную суровость, превосходившую ту, которой желал от него сам Ришелье.

В одном из заговоров принимал участие брат короля Гастон Орлеанский.

В период правления Людовика французская корона усилила свою власть в рамках деятельной политики централизации, между тем как на внешней арене Франция успешно противостояла Габсбургам. Король очень долго оставался без наследников, пока в 1638, когда, казалось, все надежды были потеряны, Анна не родила сына, будущего короля Людовика XIV, а в 1640 - еще одного, Филиппа (Орлеанского). Умер Людовик XIII в Сен-Жермен-ан-Ле 14 мая 1643.