Сергей Дмитриевич Спасский (9 (21) декабря 1898, Киев - 24 августа 1956, Ярославль) - советский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературный критик.

Биография

Родился в семье публициста и общественного деятеля Дмитрия Иосифовича Спасского-Медынского. В 1902 году семья Спасских переселилась на Кавказ, позже переехала в Тифлис. В 1915 году Сергей окончил тифлисскую гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета, который оставил в 1918 году, не кончив курса. В том же году призван в Красную Армию, военную службу проходил в Самаре, был лектором в политотделе губвоенкомата; демобилизовался в 1921 году. В 1924 году поселился в Ленинграде, состоял секретарём Центрального Художественного совета при академических театрах. С 1934 года - член СП СССР.

В осаждённом Ленинграде выступал в воинских частях, в журналах «Звезда» и «Ленинград», работал на радио; был в народном ополчении, пережил блокадную зиму. В 1942 году эвакуировался в Пермь, писал тексты для «Окон ТАСС»; вернулся в Ленинград в 1944. С 1945 по 1949 год работал старшим редактором в Гослитиздате.

8 января 1951 года был арестован по обвинению в участии в контрреволюционной группе и антисоветской агитации и приговорен к 10 годам лагерей. Срок отбывал в Абезьском лагере. В 1954 г. освобождён, вернулся в Ленинград.

Продолжал работать не только над собственными произведениями, но и помогал другим авторам как редактор издательства «Советский писатель».

Скончался 24 августа 1956 г. в Ярославле во время круиза по Волге. Похоронен на Волковском кладбище.

Творчество

Первое стихотворение опубликовал в 1912 году в «Тифлисском журнале». В 1917 г. в Москве вышла его первая книга - сборник стихов «Как снег». В 1917-1918 выступал вместе с футуристами на поэтических вечерах, печатался в «Газете футуристов». Дружил с Д. Д. Бурлюком, сопровождал его в поездках с поэзоконцертами по России. Позднее написал книгу воспоминаний «Маяковский и его спутники» (1940).

О талантливой прозе Спасского восторженно отозвался Андрей Белый:

Спасский был тесно связан с «Издательством писателей в Ленинграде», помогал Белому в издательских делах. Объединяло их и увлечение антропософией. В годы первых пятилеток ездил с бригадами писателей по стране, писал о новых стройках, о Нарвской заставе в Ленинграде.

В 1930-е гг. начал активно работать и как драматург. Написал либретто оперы «Броненосец „Потёмкин“», в послевоенные годы - «Орлиный бунт», «Щорс», «Молодая гвардия». Совместно с Н. Брауном написал либретто оперы «Севастопольцы», которая с успехом шла во многих городах.

Много занимался поэтическим переводом - с абхазского (К. Агумаа, Д. Гулиа, Л. Квициниа, И. Когония), азербайджанского (С. Рустам), белорусского (Я. Купала, М. Калачинский), идиш (Л. Квитко), казахского (У. Турманжанов), латышского (В. Брутане, А. Имерманис, М. Кемпе, М. Крома, Э. Плаудис, А. Чак), украинского (И. Вырган, И. Гончаренко, А. Малышко, Т. Масенко, Л. Первомайский), эстонского (И. Барбарус, В. Бэкман, Д. Вааранди, П. Вийдинг, Я. Кярнер, М. Рауд, И. Семпер). Особое место в творчестве Спасского заняла Грузия, с которой он был связан и биографически - его отец жил и работал в Грузии, был близким другом Важа Пшавела. Среди переведённых Спасским грузинских поэтов: А. Абашели, И. Гришашвили, К. Каладзе, Г. Леонидзе, А. Мирцхулава, И. Мосашвили, В. Орбелиани, Г. Табидзе, Т. Табидзе, А. Церетели, А. Чавчавадзе, С. Чиковани. Д. Джинчарадзе приветствовал поэму Спасского «Путешествие» - поэтическое повествование о Грузии.

В 1995-2000 годы от дочери поэта Вероники Сергеевны Спасской в музей «Мемориальная квартира Андрея Белого» поступило 493 единицы хранения: книги, документы, мемориальные вещи, изобразительные материалы.

Семья

• Отец - Дмитрий Иосифович Спасский-Медынский.
• Мать - Екатерина Евгеньевна Спасская.
• Брат - Евгений Дмитриевич Спасский, художник.
• Первая жена - Галина Леонидовна Владычина (1900-1970), поэт, детский драматург.
• Вторая жена - Софья Гитмановна Спасская (1901-1962), скульптор. Дочь - Вероника (1933-2011), филолог-испанист, переводчик.
• Третья жена - Антонина Ивановна Попова-Журавленко (1896-1981), певица.

,
переводчик ,
литературный критик

Серге́й Дми́триевич Спа́сский (9 (21) декабря (18981221 ) , Киев - 24 августа , Ярославль) - советский поэт , прозаик , драматург , переводчик , литературный критик .

Биография

Родился в семье публициста и общественного деятеля Дмитрия Иосифовича Спасского-Медынского. В 1902 году семья Спасских переселилась на Кавказ , позже переехала в Тифлис . В 1915 году Сергей окончил тифлисскую гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета , который оставил в 1918 году , не кончив курса. В том же году призван в Красную Армию , военную службу проходил в Самаре , был лектором в политотделе губвоенкомата; демобилизовался в 1921 году . В 1924 году поселился в Ленинграде , состоял секретарём Центрального Художественного совета при академических театрах. С 1934 года - член СП СССР . В осаждённом Ленинграде выступал в воинских частях, в журналах «Звезда» и «Ленинград», работал на радио; был в народном ополчении, пережил блокадную зиму. В 1942 году эвакуировался в Пермь , писал тексты для «Окон ТАСС»; вернулся в Ленинград в . С по 1949 год работал старшим редактором в Гослитиздате.

Творчество

Первое стихотворение опубликовал в 1912 году в «Тифлисском журнале». В 1917 г. в Москве вышла его первая книга - сборник стихов «Как снег». В - выступал вместе с футуристами на поэтических вечерах, печатался в «Газете футуристов». Дружил с Д. Д. Бурлюком , сопровождал его в поездках с поэзоконцертами по России. Позднее написал книгу воспоминаний «Маяковский и его спутники» (1940).

О талантливой прозе Спасского восторженно отозвался Андрей Белый :

Спасский был тесно связан с «Издательством писателей в Ленинграде», помогал Белому в издательских делах. Объединяло их и увлечение антропософией . В годы первых пятилеток ездил с бригадами писателей по стране, писал о новых стройках, о Нарвской заставе в Ленинграде.

В 1930-е гг. начал активно работать и как драматург. Написал либретто оперы «Броненосец „Потёмкин“», в послевоенные годы - «Орлиный бунт», «Щорс», «Молодая гвардия». Совместно с Н. Брауном написал либретто оперы «Севастопольцы», которая с успехом шла во многих городах.

Много занимался поэтическим переводом - с абхазского (К. Агумаа , Д. Гулиа , Л. Квициниа , И. Когония), азербайджанского (С. Рустам), белорусского (Я. Купала , М. Калачинский), идиш (Л. Квитко), казахского (У. Турманжанов), латышского (В. Брутане , А. Имерманис , М. Кемпе , М. Крома , Э. Плаудис , А. Чак), украинского (И. Вырган , И. Гончаренко , А. Малышко , Т. Масенко , Л. Первомайский), эстонского (И. Барбарус , В. Бэкман , Д. Вааранди , П. Вийдинг , Я. Кярнер , М. Рауд , И. Семпер). Особое место в творчестве Спасского заняла Грузия, с которой он был связан и биографически - его отец жил и работал в Грузии, был близким другом Важа Пшавела . Среди переведённых Спасским грузинских поэтов: А. Абашели , И. Гришашвили , К. Каладзе , Г. Леонидзе , А. Мирцхулава , И. Мосашвили , В. Орбелиани , Г. Табидзе , Т. Табидзе , А. Церетели , А. Чавчавадзе , С. Чиковани . Д. Джинчарадзе приветствовал поэму Спасского «Путешествие» - поэтическое повествование о Грузии.

Семья

• Отец - Дмитрий Иосифович Спасский-Медынский.
• Мать - Екатерина Евгеньевна Спасская.
• Брат - Евгений Дмитриевич Спасский , художник.
• Первая жена - Софья Гитмановна Спасская (1901-1962), скульптор. Дочь - Вероника (1933-2011), филолог-испанист, переводчик. Вторая жена - Антонина Ивановна Попова-Журавленко (1896-1981), певица.

Библиография

Поэзия

• Как снег / Предисл. К. Большакова. М.: Млечный путь, 1917. - 16 с.
• Рупор над миром. Пенза: Изд. Пензенской «Центропечати», 1920. - 16 с.
• Земное время: Стихи. М.: Узел, 1926. - 32 с.
• Неудачники: Повесть. М.: Никитинские субботники, 1929. - 143 с.
• Особые приметы: Стихи. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1930. - 79 с.
• Да / Худ. М. Кирнарский. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1933. - 70 с.
• Пространство: Стихи / Худ. С. Пожарский. Л.: Гослитиздат, 1936. - 55 с.
• Стихотворения; [Параша Жемчугова: Поэма / Предисл. Вс. Рождественского]. Л.: Сов. писатель, 1958. - 146 с.
• Земное время: Избр. стихи / [Сост. В. С. Спасской; Предисл. В. Шефнера; Илл.: М. Е. Новиков. Л.: Сов. писатель, 1971]. - 255 с.

Проза

• Дорога теней: Рассказы. М.: Федерация, 1930. - 136 с.
• Остров Кильдин: [Рассказы для детей старш. возраста]. М.-Л.: Огиз - Молодая гвардия, 1931. - 31 с. (Совместно с Г. Куклиным.)
• Парад осуждённых: Двухголосая повесть. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, . - 172, с.
• Новогодняя ночь: [Повесть]. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1932. - 93 с.
• Первый день: [Роман. Л.]: Изд. писателей в Ленинграде, . - 259 с.
• Портреты и случаи: [Рассказы]. М.: Сов. писатель, 1936. - 311, с.
• Маяковский и его спутники: Воспоминания. Л.: Сов. писатель, 1940. - 160 с.
• Перед порогом: [Роман / Илл. Г. Епифанова]. Л.: Сов. писатель, 1941. - 372 с.
• Два романа: [Перед порогом; 1916 год]. Л.: Сов. писатель, 1957. - 773 с.

Напишите отзыв о статье "Спасский, Сергей Дмитриевич"

Литература

• Молодяков В.Э . Неизвестная книга Сергея Спасского «Всадник» (стихи о Ленинграде)// Невский библиофил. Альманах. Выпуск 20. СПб., 2015. С.42-54.ISBN 978-5-905042-31-7
• Roman Timenchik. Сергей Спасский и Ахматова // Toronto Slavic Quartery. № 60 (fall 2014). P.85-134.

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Спасский, Сергей Дмитриевич

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.

Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.

* * *
Как в осени бульвар проржавленной тоскою
Листами блёклых слов осыпется душа
И лишь глаза вести изломанной Тверскою
Плакатами печаль настойчиво душа

И будто бы не я когда седым угаром
Вклубится вечер в острых крыш края
Процеживаю женщин по бульварам
Сквозь тусклые зрачки
И будто бы не я

А где-то есть И позабыть легко ли
Как отблеск вечеров в мерцающем пруде
Какие-то глаза расцветшие от боли
Какие-то слова
И разве знаю где

И только говорю как листья опадали
В бульварах осенью сквозь робкий хруст песка
И в медальоне слов уснула навсегда ли
Полуулыбкой губ усталая тоска.

Под первый снег

И вновь скользя неуследимо,
Легчайший замедляя лёт,
Распластывайся, никни мимо,
О, снеговой водоворот.
И после, тяжелея влажно,
На побурелые дома
Налипни таять…
Мне не страшно.
Я даже радуюсь.
- Зима. -
Не потому ли, что в недобрый,
В угрюмый день, всё ж будут мне
Вот этих крыш крутые рёбра
Мерцать в скрипучей белизне,
И где размётаны бульвары
И сухоруко, и серо,
Метель в котлах ночей заварит
Клокочущее серебро.
Не потому ль?
А может просто
Стиху просторному равны
И скованный морозом воздух,
И буйная лазурь весны.
1921

Ноябрь

Я никогда не понимал острей
Стеклянный блеск янтарных фонарей
Над мокрой, лакированной панелью,
Когда в пространстве хмуром и сыром
Развёрнуто угрюмым ноябрём
Дождя мерцающее рукоделье.
Над головою облачная тьма.
И тягостные вздыбились дома,
Вжимаясь в ночь хребтами.
И нередко
Обдав белёсым мертвенным лучом,
Вдруг прострекочет трепетно (о чём?)
Автомобиля быстрая каретка.
Да за углом ударится в гранит
Рассыпчатая оторопь копыт,
Да чей-то шаг по мраку шорхнет глуше.
И глохнет ночь.
Как странно всё. И кто,
Ужель я сам, закутанный в пальто,
Здесь осторожно огибаю лужи.
О, тесная, исхоженная явь.
Мир каменный.
Но замолчи, оставь,
Душа, свой страх. Ведь я ж не знал заране,
Что я умру. И вот моя пора
Теперь брести, читая номера
Немых домов в прохладном смертном стане.

Балерина

Словно взветренное пламя,
Словно тонкая стрела,
Ты взовьёшься перед нами,
Окрылённа и светла.
Телом сильным и послушным
Расскажи судьбу свою
В этом шёлковом и душном,
Нарисованном раю,
Где торгуются корсары,
Где небесный парус синь,
Где в смятеньи сбились пары
Мореходов и рабынь.
Пусть мелькнёт клинок кинжала,
Вся любовь твоя пока -
Только струи покрывала,
Быстрый поворот носка.
И взбегает у подмосток
Скрипок трепетный прибой.
И мерцает пёстрый воздух
Под взволнованной рукой.
Гнись. И снова выпрямь туго
Стебель вздрогнувшей ноги.
Поджидающего друга
Осторожно обеги,
Будто птица небо чертит, -
И тебя под струнный спор
Проведёт к прозрачной смерти
Палочкою дирижёр.
И задёрнут тяжкой тканью
Твой игрушечный мирок.
Но растут рукоплесканья,
Но дрожат воспоминанья
В лёгких переборах строк.
1923

Поэт

Бегучие звякают счёты.
Поскрипывает карандаш.
О, мареву этой работы
По капле всю душу отдашь.
И бьёт "Ундервуд" за стеною.
Так вот и трудна, и груба
Внезапная перед тобою
Спокойно раскрылась судьба.
Её ли ты видел?
Она ли,
Как парус на синем пруду,
В налитые золотом дали
Клонила крыло на ходу?
О, сердце, в тревоге не дёргай.
Ну, что же, пускай посидит
За лаковой ровной конторкой
Строитель, поэт, следопыт.
В нахмуренном мире, и здесь он
За пасмурным мороком дел
Безумным предчувствием песен
До самых висков холодел.
И губы ссыхались в тревоге,
Как будто на буйном ветру,
И рвались неровные строки,
Едва прикасаясь к перу.
Поэзия, так за решёткой,
На каторге и на войне
Тяжёлой и звучной походкой
Ты всё-таки сходишь ко мне.
И блещет такая свобода,
Такая звенит синева,
От крови летучего хода
Встают, задыхаясь, слова.
Упорствуй же, мерный и долгий
Часы оплетающий труд.
Бегучими счётами щёлкай,
В сухой колотись "Ундервуд".
О, как я настойчиво строю
И в тусклом обличьи раба.
И дышит горячей зарёю
Над крепнущим сердцем судьба.
1923

Рассвет

Метался день. Копыта били камень.
Трамвай бряцал железом и стеклом.
И билась ночь под гнутыми смычками
В цветном кафе над залитым столом.
И - отошла. Отвеялась.
Довольно.
Ни обольщений, ни обиды - нет.
Иду домой.
Всё - просто. Всё - не больно.
В просторном небе яснится рассвет.
Он просквозит молочно-синим паром.
И, лёгких листьев распустив волну,
Как хорошо отчаливать бульваром
В его внимательную вышину.
Да, счастье - вот.
Ему нельзя быть ближе.
Его язык прозрачен и знаком.
Оно молчаньем высветляет крыши
И на лицо ложится ветерком.
1924

Земля

Она изрезана тенями
И красновата и влажна.
Пред ней литое нежит пламя
Зелёнобокая волна.
Её сыреющие склоны,
Легко опущенные вниз,
Укрыли тёмные лимоны,
Пронзил недвижный кипарис.
Нет, ей рожденье не обуза.
Здесь, словно стих, свободно, вдруг,
Вспушится рощей кукуруза,
Взойдёт лепечущий бамбук.
Не напряжение, а случай,
Удача творчества
- и вот
Распластан пальмы лист летучий,
Ручей мерцает и поёт.
И полон странного покоя,
Я вспоминаю, чуть дыша,
Лишь ты мне виделась такою
Искусства щедрая душа.
1926, Зелёный мыс

* * *
Туманом скользким и плывучим
Обтянуты как янтари,
Гнездятся по гранитным кручам
Домов - и блекнут фонари.

Мне даже площадь незнакома.
Она пустынна, словно дно
Расплёснутого водоёма.
Лишь где-то вспыхнуло окно
И лампочка блестит в квартире,
Как память о далёком мире,
- Откуда я ушёл давно.
1926

Монолог

Привычная крепнет раскачка
Слогов, восклицаний. И хром
Мой замысел бродит, испачкав
Бумагу вертлявым пером.
Всё ищет, придраться к чему бы,
И рифмой в кармане звеня,
Как будто монету на зубы
Он пробует качество дня.
И по оболочкам явлений
Проводит рукой.
А в окне
Ноябрь шелестит в полусне,
Завяз между крыш по колени,
А дождь, словно иглы, колюч.
Сырь. Ссоры ветров. Свалка туч.
Истлело столетий наследье,
И снова в ворота столетья
Скрипичный вставляется ключ.

Ну что же? Товарищи, те, кто
Мне смежен по этим годам,
Мы - брёвна и мы - архитектор,
Смелей же по свежим следам
Ещё не пришедших событий,
Что с ружьями ждут за углом.
Мы все в этой гневной орбите,
Мы скручены общим узлом
И нам разрубать его вместе.

А тучи вдоль мокрых дворов
По вётлам, то трубам предместий
Ползут на колёсах ветров.
Цыганский обоз. Перебранка
Трамваев, зашедших в тупик,
А дождь говорлив, как шарманка,
День, будто о помощи крик.

Товарищи! Песни для боя
Затянем в шинели сукно.
Я с вами! Мы с памятью - двое.
А память и совесть - одно.

* * *
Когда возникает завод,
Он руки и лица зовёт
И топоты гонит по тропам,
Скликает цемент и кирпич,
И сходятся ломы на клич,
Лопаты бредут по сугробам.

И первый садится барак
В рубахе своей деревянной.
И первая лампа румяный
Луч пересылает во мрак.
И в толстое небо дымок
Колонной упёрся отвесной.
И первый на печке железной
В котле зажурчит кипяток.

К нахохленному полустанку
Съезжаются.
Снега кора
В печатях подошв.
Спозаранку
Как выстрел, удар топора.
И лес обнесён фонарями,
Он улицей выглядит.
Лес
Как сцена, украшен.
Как в раме
Театра, смятенье и блеск.
Сквозь иглистое оперенье,
Сквозь шорох соснового сна
Для нетерпеливого зренья
Уже различима стена,
И к ней прислонилась вторая,
И жёлты скелеты стропил,
И сумрак полярного края
Их крупной звездой окропил.
Карельская ночь неизменна,
Границ ей не сыщешь на глаз.
Кончается первая смена.
Вторая продолжит рассказ.

* * *
За сменами смены, за брёвнами брёвна.
В окошках лесов отразились леса.
И, как на рисунке, линейны и ровны
И будто кристаллы цехов корпуса.
Их трудно осмысливать. И, беспокоясь,
Их профили трудно придвинуть к стиху.
Они, как взбесившийся каменный поезд,
Сорвавшийся с рельс и застрявший во мху.
Но тут не сравненья летучий осколок
Осветит окрестность, как метеорит,
Тут рёбра земли осязает геолог,
Тут - экономист свою правду творит.
И значит - барак приседает, как заяц,
К холму. А на завтра дороги тесны
Лесные для толп. И завод, прорезаясь,
Выходит из сосен, как зуб из десны.

Говорит безработный

Я стою. Две руки у меня,
Две ноги. Не урод. Не калека.
Я родился с лицом человека.
Разве мир для меня - западня?
Разве кровь моя - странная смесь
Из особенных шариков в теле,
Что я должен быть съеденным. Весь.
Чтоб лишь кости в зубах прохрустели.
Разве жизнь я не смею беречь?

Я - не волк, не крапива, не камень…
Я вскопал эту землю руками.
У меня - расчленённая речь.
Впрочем, дело не в доводах. Спор
Не о точном значеньи понятья.
Я без крова, без платы, без платья.
Я сметён, словно мусор, на двор,
Выдран сорной травою из грядок,
Слит в трубу загрязнённой водой…

Если это законный порядок,
То - к расстрелу порядок такой.

Пушкину

Этот выбор решается с детства,
Это прежде, чем к жизни привык,
Раньше памяти.
Это, как средство
Распрямлять неудобный язык.
Прежде чем неудобное зренье
Начертания букв разберёт,
Непонятное стихотворенье
Жмётся в слух, забивается в рот.
На губах, словно хлебная мякоть,
Заглотнётся в гортань, как вода.
С ним расти. И влюбляться.
С ним плакать.
С ним гостить на земле. Навсегда.
С ним ощупываются границы
Мирозданий. С ним бродят в бреду,
И оно не в страницах хранится,
А как дождь упадает в саду.
Будто сам написал его, лучших
Слов, взрослея, скопить не сумел,
Чем разлив этих гласных плывучих,
Блеск согласных, как соль и как мел.
Да, мы рушим. Да, строить из брёвен.
Бывший век задремал и притих.
Да, всё внове. Но с временем вровень
Дружен с воздухом пушкинский стих.
И его придыханьем отметим
Рост утрат, накопленье удач,
И вручим его запросто детям,
Как вручают летающий мяч.
И под старость, как верную лампу
Я поставлю его на столе,
Чтоб осмыслить в сиянии ямба
Всю работу свою на земле.

* * *
День обнесли тёмных сосен перила.
Жёлтые сваи. Слоистая хвоя.

Озеро верхнюю синь повторило.

Речка дрожит нарезною уздечкой.
Гор задремали нагретые крупы
В упряжи струй.
Как зажжённые свечкой
Воздух мне сушит ленивые губы

Не для раскаянья, не по заслугам,
Здесь для поступков иные мерила.
Брёвна на волнах. Фаянсовым кругом
Небо. И озеро синь повторило.

Убраны склоны прилежной травою.
Жизнь моя рядом - доверчивой тенью.
Горы висят вопреки тяготенью.
Неба здесь больше обычного вдвое.

* * *
Я подымался по ступеням.
Я забежал в случайный дом.
Мне верилось - мы всё изменим
Терпеньем, мужеством, трудом.

И в расчленённой на пролёты
Многоэтажной тишине
Я тихо окликал кого-то,
Чей адрес неизвестен мне.

Подругу, молодость, иль брата,
Иль тех, кто умер, иль того,
Кто будет жить ещё когда-то…
Я брёл вдоль шахты винтовой

Полуослепший выше, выше
Такой тревогою томим,
Что если б друг навстречу вышел,
Я бы заплакал перед ним.

Сквозь хрусты воздуха, сквозь шорох
Теней, над клетками перил,
Я б выкрикнул слова, которых
Я никогда не говорил.

Откуда это? Что такое?
Мой день был трезв, угрюм, упрям.
Зачем же шарю здесь рукою
Во тьме по замкнутым дверям?

Б. Пастернаку

Дорогой мой, вот проходят
Наши гулкие года.
Как на быстром пароходе,
Мы плывём. Шуршит вода.

И, пузырясь пенной кромкой,
Отступает за корму
Всё, что молодостью громкой
Предлагалось в дар уму.

Связка пены, горстка пепла…
Друг, да разве всё мертво?
В пальцах знающих окрепло
Трепетное мастерство.

Словом избранным и разным
Всё измерить, всё суметь,
Встретить отзвуком прекрасным
Даже старость, даже смерть.

И приходим мы однажды
К заповеданой версте,
Где томиться должен каждый
О труднейшей простоте,

Чтоб без трещин, без бороздок
Был бы чист изгиб строки,
Чтобы мысль входила в воздух
Как журчание реки.

…И чтоб кто-то вспомнил фразу,
Умирая на войне,
Ту, что выкормил мой разум
В напряжённой тишине.

Кировск

Здесь город нов.
Его слагали так:
В слоистом ветре прорубали норы,
Многонедельный вспарывали мрак,
Мороз был твёрд.
Неизмеримы горы.
В сугробы вставлен красный глаз костра.
Брезентовые коробы палаток
Теснила вьюга.
Глуховат и краток
Вбегал в ущелье возглас топора.
И каждый гвоздь, доски сосновой мякоть
Пронзающий, был памятен руке,
И каждый шаг в кромешнем сквозняке
Был доблестью, перед которой плакать
Иль петь, или замолкнуть - всё равно.
Дежурили вокруг, нахмурив брови,
Отряды сосен.
Каждое бревно
Паёк вобрало воли, мысли, крови.
Я знаю жизнь. И высь её и дно.
Она на вкус напоминает порох,
Она на глаз - как ночью столб огня,
Иль горным кряжем взглянет на меня,
Иль вздрогнет, словно конь, зажатый в шпорах.
И вот меня не обезличит страх.
…Я видел город, строенный в горах.

* * *
Среди сумерек, ожесточений и дел
Я простою тоскою сегодня отыскан,
Чтобы знать её не по давнишним распискам,
Чтоб я заново облик её разглядел,

Чтобы пальцами загородив мои веки,
Будто гипнотизёр, мне внушала она
Всё, что ведомо ей о простом человеке,
Как скользит он и как достигает до дна.

Сколько способов в горечи есть отмиранья,
Превращения в камень, распада в песок,
Когда осень и тянется сосен собранье
И залива мне к горлу подходит кусок.

И себе я шепчу:
- Пережди, удержись.
Есть пробелы в душе, есть в работе простои.
Ночи будто из угля.
Смерть всюду, где жизнь,
Где любовь.
И тогда она дело простое.

Серге́й Дми́триевич Спа́сский (9 (21) декабря (18981221 ) , Киев - 24 августа , Ярославль) - советский поэт , прозаик , драматург , переводчик , литературный критик .

Биография

Родился в семье публициста и общественного деятеля Дмитрия Иосифовича Спасского-Медынского. В 1902 году семья Спасских переселилась на Кавказ , позже переехала в Тифлис . В 1915 году Сергей окончил тифлисскую гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета , который оставил в 1918 году , не кончив курса. В том же году призван в Красную Армию , военную службу проходил в Самаре , был лектором в политотделе губвоенкомата; демобилизовался в 1921 году . В 1924 году поселился в Ленинграде , состоял секретарём Центрального Художественного совета при академических театрах. С 1934 года - член СП СССР .

В осаждённом Ленинграде выступал в воинских частях, в журналах «Звезда» и «Ленинград», работал на радио; был в народном ополчении, пережил блокадную зиму. В 1942 году эвакуировался в Пермь , писал тексты для «Окон ТАСС»; вернулся в Ленинград в . С по 1949 год работал старшим редактором в Гослитиздате.

Творчество

Первое стихотворение опубликовал в 1912 году в «Тифлисском журнале». В 1917 г. в Москве вышла его первая книга - сборник стихов «Как снег». В - выступал вместе с футуристами на поэтических вечерах, печатался в «Газете футуристов». Дружил с Д. Д. Бурлюком , сопровождал его в поездках с поэзоконцертами по России. Позднее написал книгу воспоминаний «Маяковский и его спутники» (1940).

О талантливой прозе Спасского восторженно отозвался Андрей Белый :

Спасский был тесно связан с «Издательством писателей в Ленинграде», помогал Белому в издательских делах. Объединяло их и увлечение антропософией . В годы первых пятилеток ездил с бригадами писателей по стране, писал о новых стройках, о Нарвской заставе в Ленинграде.

В 1930-е гг. начал активно работать и как драматург. Написал либретто оперы «Броненосец „Потёмкин“», в послевоенные годы - «Орлиный бунт», «Щорс», «Молодая гвардия». Совместно с Н. Брауном написал либретто оперы «Севастопольцы», которая с успехом шла во многих городах.

Много занимался поэтическим переводом - с абхазского (К. Агумаа , Д. Гулиа , Л. Квициниа , И. Когония), азербайджанского (С. Рустам), белорусского (Я. Купала , М. Калачинский), идиш (Л. Квитко), казахского (У. Турманжанов), латышского (В. Брутане , А. Имерманис , М. Кемпе , М. Крома , Э. Плаудис , А. Чак), украинского (И. Вырган , И. Гончаренко , А. Малышко , Т. Масенко , Л. Первомайский), эстонского (И. Барбарус , В. Бэкман , Д. Вааранди , П. Вийдинг , Я. Кярнер , М. Рауд , И. Семпер). Особое место в творчестве Спасского заняла Грузия, с которой он был связан и биографически - его отец жил и работал в Грузии, был близким другом Важа Пшавела . Среди переведённых Спасским грузинских поэтов: А. Абашели , И. Гришашвили , К. Каладзе , Г. Леонидзе , А. Мирцхулава , И. Мосашвили , В. Орбелиани , Г. Табидзе , Т. Табидзе , А. Церетели , А. Чавчавадзе , С. Чиковани . Д. Джинчарадзе приветствовал поэму Спасского «Путешествие» - поэтическое повествование о Грузии.

Семья

• Отец - Дмитрий Иосифович Спасский-Медынский.
• Мать - Екатерина Евгеньевна Спасская.
• Брат - Евгений Дмитриевич Спасский , художник.
• Первая жена - Софья Гитмановна Спасская (1901-1962), скульптор. Дочь - Вероника (1933-2011), филолог-испанист, переводчик. Вторая жена - Антонина Ивановна Попова-Журавленко (1896-1981), певица.

Библиография

Поэзия

• Как снег / Предисл. К. Большакова. М.: Млечный путь, 1917. - 16 с.
• Рупор над миром. Пенза: Изд. Пензенской «Центропечати», 1920. - 16 с.
• Земное время: Стихи. М.: Узел, 1926. - 32 с.
• Неудачники: Повесть. М.: Никитинские субботники, 1929. - 143 с.
• Особые приметы: Стихи. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1930. - 79 с.
• Да / Худ. М. Кирнарский. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1933. - 70 с.
• Пространство: Стихи / Худ. С. Пожарский. Л.: Гослитиздат, 1936. - 55 с.
• Стихотворения; [Параша Жемчугова: Поэма / Предисл. Вс. Рождественского]. Л.: Сов. писатель, 1958. - 146 с.
• Земное время: Избр. стихи / [Сост. В. С. Спасской; Предисл. В. Шефнера; Илл.: М. Е. Новиков. Л.: Сов. писатель, 1971]. - 255 с.

Проза

• Дорога теней: Рассказы. М.: Федерация, 1930. - 136 с.
• Остров Кильдин: [Рассказы для детей старш. возраста]. М.-Л.: Огиз - Молодая гвардия, 1931. - 31 с. (Совместно с Г. Куклиным.)
• Парад осуждённых: Двухголосая повесть. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, . - 172, с.
• Новогодняя ночь: [Повесть]. Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1932. - 93 с.
• Первый день: [Роман. Л.]: Изд. писателей в Ленинграде, . - 259 с.
• Портреты и случаи: [Рассказы]. М.: Сов. писатель, 1936. - 311, с.
• Маяковский и его спутники: Воспоминания. Л.: Сов. писатель, 1940. - 160 с.
• Перед порогом: [Роман / Илл. Г. Епифанова]. Л.: Сов. писатель, 1941. - 372 с.
• Два романа: [Перед порогом; 1916 год]. Л.: Сов. писатель, 1957. - 773 с.

Напишите отзыв о статье "Спасский, Сергей Дмитриевич"

Литература

• Молодяков В.Э . Неизвестная книга Сергея Спасского «Всадник» (стихи о Ленинграде)// Невский библиофил. Альманах. Выпуск 20. СПб., 2015. С.42-54.ISBN 978-5-905042-31-7
• Roman Timenchik. Сергей Спасский и Ахматова // Toronto Slavic Quartery. № 60 (fall 2014). P.85-134.

Примечания

Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ссылки

Отрывок, характеризующий Спасский, Сергей Дмитриевич

Настроения гулять у меня, честно говоря, слишком большого не было, так как после всего случившегося, состояние было, скажем так, очень и очень «удовлетворительное... Но оставлять Стеллу одну я тоже никак не могла, поэтому, чтобы обоим было хорошо хотя бы «посерединушке», мы решили далеко не ходить, а просто чуточку расслабить свои, почти уже закипающие, мозги, и дать отдохнуть измордованным болью сердцам, наслаждаясь тишиной и покоем ментального этажа...
Мы медленно плыли в ласковой серебристой дымке, полностью расслабив свою издёрганную нервную систему, и погружаясь в потрясающий, ни с чем не сравнимый здешний покой... Как вдруг Стелла восторженно крикнула:
– Вот это да! Ты посмотри только, что же это там за красота такая!..
Я огляделась вокруг и сразу же поняла, о чём она говорила...
Это и правда было необычайно красиво!.. Будто кто-то, играясь, сотворил настоящее небесно-голубое «хрустальное» царство!.. Мы удивлённо рассматривали невероятно огромные, ажурные ледяные цветы, припорошенные светло-голубыми снежинками; и переплёты сверкающих ледяных деревьев, вспыхивающих синими бликами при малейшем движении «хрустальной» листвы и высотой достигавших с наш трёхэтажный дом... А среди всей этой невероятной красоты, окружённый вспышками настоящего «северного сияния», гордо возвышался захватывающий дух величавый ледяной дворец, весь блиставший переливами невиданных серебристо голубых оттенков...
Что это было?! Кому так нравился этот холодный цвет?..
Пока почему-то никто нигде не показывался, и никто не высказывал большого желания нас встречать... Это было чуточку странно, так как обычно хозяева всех этих дивных миров были очень гостеприимны и доброжелательны, за исключением лишь тех, которые только что появились на «этаже» (то есть – только что умерли) и ещё не были готовы к общению с остальными, или просто предпочитали переживать что-то сугубо личное и тяжёлое в одиночку.
– Как ты думаешь, кто живёт в этом странном мире?.. – почему-то шёпотом спросила Стелла.
– Хочешь – посмотрим? – неожиданно для себя, предложила я.
Я не поняла, куда девалась вся моя усталость, и почему это я вдруг совершенно забыла данное себе минуту назад обещание не вмешиваться ни в какие, даже самые невероятные происшествия до завтрашнего дня, или хотя бы уж, пока хоть чуточку не отдохну. Но, конечно же, это снова срабатывало моё ненасытное любопытство, которое я так и не научилась пока ещё усмирять, даже и тогда, когда в этом появлялась настоящая необходимость...
Поэтому, стараясь, насколько позволяло моё измученное сердце, «отключиться» и не думать о нашем неудавшемся, грустном и тяжёлом дне, я тут же с готовностью окунулась в «новое и неизведанное», предвкушая какое-нибудь необычное и захватывающее приключение...
Мы плавно «притормозили» прямо у самого входа в потрясающий «ледяной» мир, как вдруг из-за сверкавшего искрами голубого дерева появился человек... Это была очень необычная девушка – высокая и стройная, и очень красивая, она казалась бы совсем ещё молоденькой, почти что если бы не глаза... Они сияли спокойной, светлой печалью, и были глубокими, как колодец с чистейшей родниковой водой... И в этих дивных глазах таилась такая мудрость, коей нам со Стеллой пока ещё долго не дано было постичь... Ничуть не удивившись нашему появлению, незнакомка тепло улыбнулась и тихо спросила:
– Что вам, малые?
– Мы просто рядом проходили и захотели на вашу красоту посмотреть. Простите, если потревожили... – чуть сконфузившись, пробормотала я.
– Ну, что вы! Заходите внутрь, там наверняка будет интереснее... – махнув рукой в глубь, опять улыбнулась незнакомка.
Мы мигом проскользнули мимо неё внутрь «дворца», не в состоянии удержать рвущееся наружу любопытство, и уже заранее предвкушая наверняка что-то очень и очень «интересненькое».
Внутри оказалось настолько ошеломляюще, что мы со Стеллой буквально застыли в ступоре, открыв рты, как изголодавшиеся однодневные птенцы, не в состоянии произнести ни слова...
Никакого, что называется, «пола» во дворце не было... Всё, находящееся там, парило в искрящемся серебристом воздухе, создавая впечатление сверкающей бесконечности. Какие-то фантастические «сидения», похожие на скопившиеся кучками группы сверкающих плотных облачков, плавно покачиваясь, висели в воздухе, то, уплотняясь, то почти исчезая, как бы привлекая внимание и приглашая на них присесть... Серебристые «ледяные» цветы, блестя и переливаясь, украшали всё вокруг, поражая разнообразием форм и узорами тончайших, почти что ювелирных лепестков. А где-то очень высоко в «потолке», слепя небесно-голубым светом, висели невероятной красоты огромнейшие ледяные «сосульки», превращавшие эту сказочную «пещеру» в фантастический «ледяной мир», которому, казалось, не было конца...
– Пойдёмте, гостьи мои, дедушка будет несказанно рад вам! – плавно скользя мимо нас, тепло произнесла девушка.
И тут я, наконец, поняла, почему она казалась нам необычной – по мере того, как незнакомка передвигалась, за ней всё время тянулся сверкающий «хвост» какой-то особенной голубой материи, который блистал и вился смерчами вокруг её хрупкой фигурки, рассыпаясь за ней серебристой пыльцой...
Не успели мы этому удивиться, как тут же увидели очень высокого, седого старца, гордо восседавшего на странном, очень красивом кресле, как бы подчёркивая этим свою значимость для непонимающих. Он совершенно спокойно наблюдал за нашим приближением, ничуть не удивляясь и не выражая пока что никаких эмоций, кроме тёплой, дружеской улыбки.
Белые, переливающиеся серебром, развевающиеся одежды старца сливались с такими же, совершенно белыми, длиннющими волосами, делая его похожим на доброго духа. И только глаза, такие же таинственные, как и у нашей красивой незнакомки, потрясали беспредельным терпением, мудростью и глубиной, заставляя нас ёжиться от сквозящей в них бесконечности...
– Здравы будете, гостюшки! – ласково поздоровался старец. – Что привело вас к нам?
– И вы здравствуйте, дедушка! – радостно поздоровалась Стелла.
И тут впервые за всё время нашего уже довольно-таки длинного знакомства я с удивлением услышала, что она к кому-то, наконец, обратилась на «вы»...
У Стеллы была очень забавная манера обращаться ко всем на «ты», как бы этим подчёркивая, что все ею встреченные люди, будь то взрослый или совершенно ещё малыш, являются её добрыми старыми друзьями, и что для каждого из них у неё «нараспашку» открыта душа... Что конечно же, мгновенно и полностью располагало к ней даже самых замкнутых и самых одиноких людей, и только очень чёрствые души не находили к ней пути.
– А почему у вас здесь так «холодно»? – тут же, по привычке, посыпались вопросы. – Я имею в виду, почему у вас везде такой «ледяной» цвет?
Девушка удивлённо посмотрела на Стеллу.
– Я никогда об этом не думала... – задумчиво произнесла она. – Наверное, потому, что тепла нам хватило на всю нашу оставшуюся жизнь? Нас на Земле сожгли, видишь ли...
– Как – сожгли?!. – ошарашено уставилась на неё Стелла. – По-настоящему сожгли?.. – Ну, да. Просто там я была Ведьмой – ведала многое... Как и вся моя семья. Вот дедушка – он Ведун, а мама, она самой сильной Видуньей была в то время. Это значит – видела то, что другие видеть не могли. Она будущее видела так же, как мы видим настоящее. И прошлое тоже... Да и вообще, она многое могла и знала – никто столько не знал. А обычным людям это видимо претило – они не любили слишком много «знающих»... Хотя, когда им нужна была помощь, то именно к нам они и обращались. И мы помогали... А потом те же, кому мы помогли, предавали нас...
Девушка-ведьма потемневшими глазами смотрела куда-то вдаль, на мгновение не видя и не слыша ничего вокруг, уйдя в какой-то ей одной известный далёкий мир. Потом, ёжась, передёрнула хрупкими плечами, будто вспомнив что-то очень страшное, и тихо продолжила:
– Столько веков прошло, а я до сих пор всё чувствую, как пламя пожирает меня... Потому наверное и «холодно» здесь, как ты говоришь, милая, – уже обращаясь к Стелле, закончила девушка.
– Но ты никак не можешь быть Ведьмой!.. – уверенно заявила Стелла. – Ведьмы бывают старые и страшные, и очень плохие. Так у нас в сказках написано, что бабушка мне читала. А ты хорошая! И такая красивая!..

СЕРГЕЙ СПАССКИЙ. ЗЕМНОЕ ВРЕМЯ

Вадим Шефнер. Маленькое предисловие

Поэты пишут не для себя лично. Они пишут для читателей, для живых людей, соседствующих с ними во времени. Всякое искусство, а стихи в особенности, - это беседа с современниками. Но чем правдивее и естественнее беседует поэт с читателем-современником, чем полнее он отражает и выражает тревоги и радости своего времени - тем ближе он будет и будущему поколению. И получается, что стихи - это не только разговор с сегодняшним другом, но и послание другу завтрашнему, письмо в будущее.

Уже полтора десятилетия нет с нами поэта Сергея Спасского. За эти годы в советской поэзии произошло немало перемен. Появилось много новых поэтов; окрепли голоса тех поэтов, которые пятнадцать лет тому назад были совсем еще молодыми; выросли новые кадры читателей и любителей поэзии; повысились требования к поэзии. Но подлинное искусство всегда остается искусством, ему не страшны смены литературных мод и веяний, ему не опасны смены читательских поколений. Лучшие стихи и поэмы Спасского не устарели, они прочно вошли в неделимый фонд советской поэзии. Сегодняшний читатель прочтет их с таким же душевным волнением, с каким читали их современники поэта.

В стихотворении «Материал», которое Спасский написал в тридцатые годы, поэт рассказывает нам о том, как с возрастом стал он «упорным историком», как по частицам, по обрывкам сбивчивых фраз очевидцев он восстанавливает образы минувшего. Это нелегкий труд, но –

…вдруг сквозь признания бедные,
Записок пласты вороша,
Дохнет революций победная,
Не знавшая страха душа.
И сразу все поле прополото,
И тотчас промыто стекло,
И в руки крупинками золото
С единственным блеском легло.

Читая эту книгу, ценитель стихов ощутит в ней дыхание революционных и первых послереволюционных лет; найдет он в ней и золотые крупинки подлинной поэзии, которые западут ему в душу и сделают его жизнь богаче и полнее.

Первая книга Сергея Спасского вышла в 1917 году, когда поэту было восемнадцать лет. Всего же его перу принадлежат семнадцать книг, в число которых входят не только стихотворные, но и прозаические. Среди них - воспоминания о Маяковском, память о дружбе с которым автор пронес через всю свою жизнь, и два романа - «Перед порогом» и «1916 год». В эту книгу - «Земное время» - вошли лучшие стихотворения Спасского. Несмотря на то что прошло немало лет с той поры, когда они были опубликованы впервые, все они звучат своевременно и в наши дни. И стихи времен гражданской войны, и стихи первых наших пятилеток, и стихотворения блокадных и послевоенных дней - все они написаны с глубокой искренностью, с взволнованной заинтересованностью в происходящем. Вот эта-то личная, сердечная заинтересованность поэта в том, что окружало его, и дает его произведениям тот запас прочности, который позволяет им существовать во времени.

К ясности и простоте стиха поэт пришел не сразу. Путь его в советской литературе был труден и сложен, он испытал на себе немало влияний, прежде чем выработать свою манеру поэтического письма. Но всем его стихам - и ранним, и поздним - свойственно одно: это стихи не стороннего наблюдателя, это стихи участника событий. И недаром в стихотворении «Вступление» есть у него такие строки:

Поэта давно нет с нами. И в то же время он существует, - существует в поэзии, живет среди живых. Сквозь строки, сквозь образную ткань стиха, - мы видим его живое лицо. Мы видим человека глубоко чувствующего, умно думающего и умеющего тонко и поэтически точно поведать нам о своих думах и чувствах. Многими своими стихами он напоминает нам о прошлом - и это не только его прошлое, но и наше. Не в этом ли заключается одна из задач и радостей поэзии, что поэт дарит нам былое? Без него мы могли бы многое забыть, утерять навсегда. Облекая наши воспоминания, порой неясные и расплывчатые, в ясную поэтическую форму, он приобщает наше минувшее к настоящему и тем самым помогает нам заглянуть в будущее. Ибо будущее прорастает не только из того, что есть в сегодняшних быстротекущих днях, но и из прошлых наших дней.

«Слова. Они еще не те…»

Слова. Они еще не те.
Неповоротливы, незрячи,
Как звери в гулкой темноте,
Шатаясь, бродят наудачу.
Я, словно сумрачный пастух,
К разливам грусти, к водопою
Гоню их грузною толпою,
И мрак вокруг глубок и глух.
В груди скупая скорбь. Когда,
Сменив тяжелое обличье,
Слова прольются, как вода,
Как в небесах порханье птичье?
Иль вдруг, разранивая гром,
Ломая молниями темный
Простор, когда ж падут дождем
Серебряным и неуемным?
…Явись, любовь! В молчащий лес
Ночей пролей мне звук и пламя.
Я жду. Я только жду чудес
Над задремавшими словами.

Под первый снег

И вновь скользя неуследимо,
Легчайший замедляя лёт,
Распластывайся, никни мимо,
О, снеговой водоворот.
И после, тяжелея влажно,
На побурелые дома
Налипни таять…Мне не страшно.
Я даже радуюсь. Зима.
Не потому ли, что в недобрый,
В угрюмый день, все ж будут мне
Вот этих крыш крутые ребра
Мерцать в скрипучей белизне,
И где разметаны бульвары
И сухоруко, и серо,
Метель в котлах ночей заварит
Клокочущее серебро.
Не потому ль? А может, просто
Стиху просторному равны
И скованный морозом воздух,
И буйная лазурь весны.